Приходи – говорят гордо – к нам. Потом – говорят, подмигивая, – постреляем из «Сайги». Мол, мужиком себя почувствуешь. Как мы.
Представляю, как они там наряжаются в разгрузки перед зеркалом. С какими чугунными лицами и свинцовыми желваками они там ходят по пустым бетонным коробкам, как ловко стреляют шариками с краской, как кувыркаются, как бесстрашно выпадают из окна второго этажа на снег… как потом пьют пиво и похохатывают, преисполненные чувства собственного достоинства. Самцы! Самцы же!
И десять – дес-сять! – лет подряд одно и то же. Они ни одного котёнка не спасли за это время, только готовятся.
Да у меня дворник во дворе, пенсионер хромоногий, гоняющий малолетних придурков со шприцами с детской площадки, больший мужик, чем весь ваш «спецназ» с пластмассовыми пейнтбольными яйцами.
Я могу вам устроить настоящий пейнтбол, пацаны, обращайтесь.
Будет у вас своё фото с автоматом.
Послушать картину, посмотреть стихи
Мой отец рисовал. Писал картины.
Он был самоучкой и не был большим художником. Хотя мог бы стать очень хорошим. Настоящим рисовальщиком.
На самом деле, я речь веду не об отце, а о ремесле вообще.
Научиться можно много чему, но искусство начинается тогда, когда ты вдруг обретаешь, простите, свободу. Только не в том банальном современном смысле, в котором это слово используется сегодня разными возбуждёнными гражданами.
Свободу даже не духа, а жеста.
Отец лучше меня играл на гитаре – но он играл только по нотам, а я уже в пятнадцать лет мог импровизировать; я помню, как его это обрадовало и удивило. Он спросил: а как ты это делаешь? А я сам не знал как. Ну, то есть, я гнался за каждым аккордом, и разбирал его на ноты на разных ладах, и эти ноты пересыпал по наитию, и получалось забавно, а иногда даже хорошо.
Свобода у меня уже была, но мастерства не было – я поздно начал заниматься музыкой, и потом вовсе забросил; и только недавно к этому занятию вернулся. Но в сорок лет великими музыкантами уже не становятся.
Однако свобода жеста у меня до сих пор имеется; поэтому я могу себе позволить написать песенку – и предложить мне подпеть настоящей, патентованной рок-звезде, и они соглашаются. Они в тысячу раз профессиональнее меня, но, насколько я могу догадаться, их подкупает то, с каким, к примеру, изяществом я использую даже свои весьма банальные музыкальные навыки.
Какой-то неуловимой, как мне кажется, свободы не хватает и большинству литераторов, и большинству художников.
Волею судьбы мне приходится много перемещаться по миру – и по России, естественно, тоже.
Я лично знаю добрую сотню поэтов, и столько же писателей, и примерно столько же художников.