Прошла целая вечность, и вернулась мать. Она вытащила Лизу из-под кровати, крепко обняла и сказала, что не видела никакого мужчины, и если даже кто-то приходил, то он, вероятно, человек не злой. А если злой, она натравит на него Хайди и Руди.
— Как ты узнаешь? — спросила Лиза.
— Я все знаю.
Лиза поверила, что это правда.
Позднее в тот же день раздался стук в дверь, и когда мать открыла ее, у порога стоял тот мужчина с бородой, он попросил стакан воды. Лиза подумала, что мать откажет ему, она стояла, вцепившись в юбку матери и испуганно озираясь, пока мать не велела ей отпустить ее и не вести себя так глупо. Мужчина попросил простить его за беспокойство.
— Пойди и принеси, пожалуйста, воды, Лиза, — сказала мать. — Не в стакане, а в кружке. Ты знаешь, как это сделать.
Лиза знала. В некоторых отношениях мать воспитывала в ней самостоятельность. Только в некоторых отношениях, конечно. Уже давно Лиза наливала себе воды, когда хотела пить, взбиралась на стул у раковины, доставала с полки кружку, поворачивала кран, наполняя кружку, а потом, стараясь быть очень внимательной, закрывала кран. Она проделала все это теперь, наполнив водой кружку, на которой была изображена дама в короне, и отнесла ее к передней двери. Немного воды расплескалось по дороге, но тут уж ничего не поделаешь.
Мужчина попил. Лиза видела так мало людей, что запоминала до мельчайших подробностей тех, кого видела. Он держал кружку в левой руке, не в правой, как Лиза и мать, и на третьем пальце этой руки было широкое золотое кольцо. Тогда она впервые увидела кольцо на чьей-то руке, так как мать колец не носила.
— Спасибо, детка, — сказал он Лизе, возвращая кружку. — Здесь поблизости кто-нибудь предоставляет П и П? — спросил он мать.
— Что-что?
— П и П. Пищу и постель.
— Здесь в округе никто ничего не предоставляет, — ответила мать, произнеся эти слова с явным удовольствием. Она вышла за порог, заставив его отступить назад, и обвела руками горизонт. — Получите то, что видите.
— Тогда мне лучше поскорее убираться отсюда. Мать ничего не ответила. Она сделала то, что Лизе не нравилось, когда это относилось к ней. Она как-то по-особому подняла и потом опустила плечи, пристально глядя при этом в глаза, но без улыбки и ничего не говоря. До этого Лизе не случалось видеть, чтобы мать делала так в разговоре с кем-нибудь, кроме нее.
Из окна материнской спальни наверху, того, которое выходило на проселочную дорогу, они смотрели на этот раз вместе, как уходит мужчина. Только отсюда была видна проселочная дорога, с одной стороны она огибала рощу и вела к мосту, а с другой — поначалу переходила в узкую дорожку, а потом в тропинку. Мужчина шел медленно, как будто его сумка с каждым шагом становилась тяжелее. В том месте, где дорожка начала петлять, сужаясь еще больше, он остановился и оглянулся на Шроув или, возможно, просто на высокие холмы.