— У меня ли ты долженъ просить?
— Я знаю. Лія? Она понимаетъ, она видитъ. Она жалѣетъ меня и ничего не можетъ сдѣлать, потому что это не въ ея волѣ, несмотря на всю нашу любовь. Вотъ, я пришелъ къ какому-то тупику и нигдѣ не вижу выхода. Стѣны высокія, какъ эти скалы, — а крыльевъ нѣтъ.
Они шли по любимой каменистой тропинкѣ и вся долина лежала подъ ихъ ногами, — зеленая, цвѣтущая, какъ сады Ліи.
— Тамъ въ цвѣтахъ, — сказалъ Коро, — притаилась ядовитая змѣя. Притаилась и ждетъ. Жертвы сами бѣгутъ въ ея жадную пасть. Она глотаетъ, несытая, и ждетъ новыхъ. Она знаетъ, что они придутъ.
— Не говори такъ. Вспомни, какъ лежалъ передъ тобой Кредо.
— Да, онъ былъ гадокъ. Но что видѣли его незрячіе глаза? И развѣ не значитъ, что его счастье велико, огромно, если оно отнимаетъ у него всѣ силы. Теперь онъ въ жизни — случайный, скучающій пришелецъ. Онъ живетъ только въ мечтахъ.
Изъ глубины долины вѣтеръ донесъ музыку. Тихіе и торжественные аккорды, похожіе на прелюдію къ неземной мечтѣ. Они замирали и возрождались снова, повторяясь и варьируясь. Какъ будто звучалъ и пѣлъ самъ воздухъ, звучало небо съ бѣлыми облаками, звучали горы.
— У змѣи холодные, бездушные глаза съ продолговатымъ загадочнымъ зрачкомъ, похожимъ на полуоткрытую дверь въ невѣдомое. Невѣдомое привлекаетъ и вѣрили прежде: если смотрѣть въ глаза змѣи, то хочется подходить все ближе и ближе. Ближе и ближе, пока она не бросится и не вонзитъ свои ядовитые зубы. Я вѣрю въ эту старую сказку, Формика.
— Коро, она бросится и ужалитъ. И, вмѣсто невѣдомаго, ты познаешь только смерть.
Музыка слышалась громче, какъ будто приблизилась. Но все еще не было понятно, откуда именно идетъ она. Можетъ быть, невидимымъ дождемъ звуковъ падала съ неба.
— Вотъ, гдѣ-нибудь тамъ, въ долинѣ, музыкантъ старый и некрасивый и, можетъ быть, злой. Такой же злой, какъ Висъ. И своими нечистыми руками онъ вызываетъ къ жизни эти хрустальные звуки. Развѣ нельзя вѣрить, что и Висъ можетъ принести добро?
— Онъ уже принесъ добро… Кредо. И хотѣлъ принести его мнѣ.
Коро сдѣлалъ быстрое движеніе, какъ будто хотѣлъ отмахнуть прочь ея слова.
— Но вѣдь я въ тупикѣ, Формика. Мнѣ нѣтъ выхода и потому бьюсь головой объ стѣны этого тупика. Сегодня я говорю это, — а завтра буду жалѣть о своихъ словахъ. Но всетаки, если бы ты не разбила флакона… Одно только можетъ меня спасти и это одно — невозможно и немыслимо, потому что я люблю Лію. Только одно, Формика. Твой смѣхъ. Твои золотые волосы. Твоя любовь. Твоя страсть. Ты сама. Ты сама — или хитрый ядъ Виса.
И онъ не говорилъ ей ничего больше, — и она не отвѣтила ему. Но онъ видѣлъ, что ея грудь дышетъ сильно и порывисто, а на глазахъ у нея блестѣли слезы.