– Не берите его, – попросила я. – У него больной вид.
– С каких это пор служанки мне будут приказывать? – вопросила вдова.
– Я просто подумала…
– А ты не думай! Твои мысли никого не интересуют!
Когда они вернулись, Жак чуть не приплясывал от увиденного.
Наставник направился прямиком в мастерскую, вдова, трясясь и потея, к себе в спальню, а Эдмон, бледный и несчастный, приплелся на кухню поведать мне все, что с ними приключилось.
– Когда мы вошли к нему, он рыдал. Он плакал все время, из-за чего не сразу удалось снять гипсовый слепок его лица. Он все приговаривал: «Они меня убьют, они меня убьют!» Но Жак его так крепко схватил, что доктору Куртиусу удалось-таки наложить ему на лицо слой гипса. Когда Куртиус снял высохший слепок с его лица, тот заволновался: «Что, теперь так и будет? Все вдруг потемнело вокруг!» А когда мы выходили из его камеры, Дерю воскликнул: «Отец наш сущий на небесах, о Боже, о Боже!» Боже мой, Мари, я снял с него мерку. О Боже, Мари, там повсюду смерть!
Я снова поцеловала его в щеку. Он стоял неподвижно. Не убежал. Я взяла его за руку. Его уши вспыхнули на мгновение, но потом снова побелели. Эдмон никак не мог избавиться от воспоминаний о Дерю. Тут его позвала мать – точно она с самого начала знала, что сын вместе со мной, – и он ушел. Но произошло еще кое-что. Прежде чем покинуть меня, он прильнул ко мне, и я ощутила легкое прикосновение, словно мушка чиркнула крылышками по коже и улетела. Это Эдмон меня поцеловал. Потом я прижала ладонь к щеке и так держала, пока Жак не поднял меня на смех, а ночью я снова и снова вспоминала этот момент. До этого никто еще так со мной не делал.
Я увидела нашего Дерю только после того, как Куртиус изготовил его восковую скульптуру целиком. Закончив работу, он позвал нас всех посмотреть. Антуан-Франсуа Дерю был тщедушный человек с бледным, рыхлым лицом. И его лицо ничем не было примечательным. Самый обычный типаж, из тех, кого можно встретить каждый день на любой парижской улице. Но потом, при более тщательном рассмотрении становилось ясно, что это все-таки голова убийцы, с жуткими физиогномическими признаками.
– Это может привести нас, – задумчиво проговорил мой хозяин, – к более точному пониманию природы людей. По меньшей мере, это станет зримым доказательством того, что такой человек мог существовать. Мы запечатлеем варварство в воске!
Реального Антуана-Франсуа Дерю облачили в белый балахон, белую шляпу, как у епископа, и дали в руки распятие. Потом его руки и ноги разбили кувалдой, а останки несчастного сожгли заживо. Жак сходил поглядеть на сожжение и, вернувшись, все мне подробно рассказал.