Испугается и выбросит за борт.
“Не знаю, как, — ответил Нивен на не заданный Ух’эром вопрос. — В лодку же как-то втащила…”
— И может быть, правильно сделает, когда выбросит… — прошептал Ух’эр, уже не над ухом, уже издалека. Шепот вплелся в шорох волн. — Ты ведь опасен, малыш. Для волшебного леса, для нее, для их мира. Мы вместе — опасны. А мы — вместе…
— Отстань! — пробормотал Нивен, отмахнулся еще раз и наконец сел.
Аэ, только что тонкой струной тянувшаяся вверх, шептавшая ветру, опустила взгляд.
Опустилась сама — присела напротив.
— Сон? — спросила, заглянула в глаза.
“Смерть, — подумал Нивен. — Пристала, зараза. Как ее отвадить?”
— Пустяки, — ответил ей и снова закрыл глаза.
“Не спи! — подумал, чувствуя на себе пронзительно ледяной взгляд. — Не хочешь за борт — не спи! А то уже смотрит. Подозревает. Руки, небось, чешутся. Просто лежи. Не шевелись. Прикинься мертвым. Но не слишком. Ты же не хочешь за борт…”
Путь обещал быть долгим.
***
— Что он делает? — спросила Тэхэ из-за плеча.
Лаэф обернулся к ней.
Тэхэ с каждым днем умирала. Ссыхалась. И уже с большим трудом носила свои роскошные рога — так и норовила не вовремя склонить голову. Никто другой не был тут там несчастен, как она. Никто другой не был так связан с самой жизнью — с ручьями и травами, деревьями, птицами, зверями, рыбами, никто другой так не водил белой ладонью по мерцающей глади ручья, никто так не питал саму жизнь собой и так не питался от жизни.
— Ищет выход, — ответил Лаэф.
Теперь она стала некрасивой.
Нежная когда-то кожа растрескалась тяжелыми глубокими морщинами, под погасшими глазами легли черные тени. Она стала похожей на высохшее дерево.
“Рога того и гляди отвалятся, — бормотал Ух’эр, когда она бесшумной тенью проходила мимо, спешно добавлял. — Чур, мои!”
И звонко хохотал.
Лаэф усмехался ему в ответ, но Тэхэ было жаль. Она единственная из всех Шестерых была хоть немного живой — не успела умереть внутри до того, как умереть вообще. Спряталась, скрылась от них в лесах, и когда они огнем выжигали сердца друг друга — обнималась-миловалась с ланями да волками.
“И оленями, — говорил Ух’эр. — Олени не могли не оценить такой ветвистой красоты…”
Лаэф же вспоминал, как сам иногда приходил к ней.
И даже иногда хотел остаться.
Рядом с ней он тоже становился немного живым. Чуть более настоящим.
А теперь, здесь, она — единственная была хоть немного живой — умирала страшнее остальных.