Был ноябрь 41-го. Зима началась тогда рано. Морозы стояли уже настоящие. Нас, военнопленных, держали под открытым небом, в поле: наскоро натянутая колючая проволока, вышки с автоматчиками по углам площадки и охрана с собаками по периметру проволочных заграждений. Было нас довольно много, сотни две. Знакомых я не увидел. Каждый держался сам по себе. Лица у всех каменные. Немцы нас почти не кормили. Некоторые пленные были ранеными, медицинской помощи им не оказывалось. Большая часть их умирала. У некоторых почему-то не было зимней обмундировки – верно, ещё в тепло в плен попали, – они замерзали. Раз в два-три дня приносили большой котёл с непонятным пойлом. Вот и вся кормёжка. Ели снег вместо пропитания. Иногда местные женщины приходили с корзинками, из которых бросали нам овощи. Но это было редко, так как немцы с вышек открывали огонь и по жителям, и по пленным. В лагере нас продержали около двух-трёх недель. Я плохо ещё соображал, поэтому говорю примерно.
Однажды утром нас построили в колонну по пять человек и в сопровождении автоматчиков, собак, мотоциклистов погнали на ближайшую железнодорожную станцию, там загрузили в вагоны, предназначенные для скота, и поезд пошёл в неизвестном для нас направлении.
* * *
В вагоне было нас много. По дну набросана кое-как солома, лежали и спали по очереди, места не хватало. Стояли всю дорогу. Маленькие зарешеченные окошки на самом верху, здесь же, в проделанную в полу дырку, испражнялись. Зловоние, духота! Иногда сознание просто отключалось. Тех, кто в отключку впадал, поднимали на руках выше, старались к окошку поднести, чтобы дохнул немного воздуха. Умирали, конечно, много. Складывали их тела в угол. А поезд всё шёл и шёл на запад! По утрам на какой-нибудь станции немцы открывали вагон, заносили ведро воды, какое-то пойло с плавающей капустой, выносили мёртвых. Но это было не каждый день, а только в случае остановки состава. Ехали мы долго, несколько недель. Закончилось всё в городе Маутхаузен в Австрии.
Открыли вагон, встретил нас оглушительный лай собак, немецкие автоматчики стоят цепью. Много людей поумирало за дорогу. Столько, что в конце пути мы уже все сидели, места стало достаточно. Во многом меня спасало моё зимнее обмундирование. А те, кто попал в плен летом и были в летних гимнастёрках, позамерзали в пути.
Повыскакивали мы из вагонов. А состав таким длинным оказался! Много нашего брата! Что же со всеми нами будет? Немцы стали нас сортировать, разделяя в разные колонны: командиров и коммунистов в одну колонну, молодёжь отдельно, тем, кому сорок и более, тоже отдельная колонна. Разбив на три части, под усиленной охраной погнали нас куда-то, минуя чистенький красивый городок. На небольшом вокзале висела вывеска: Mauthausen.