– Ладно, не трону я Маруську! Отойди, домой пойду!
– Верно говоришь, тятя?
– Сказал – не трону! Чего ещё надобно?
– Ну, иди!
Григорий Фёдорович резким движением толкнул дверь, громко хлопнув ею, вышел.
– Как бы беды не вышло! – разволновался Савелий.
– Ничего, сейчас на дворе немного подумает, гнев отступит, утихомирится! – успокаивала мужа Варя. – Он отходчив, его гнев весь на поверхности, зла таить не будет, да и любит он Марусю. Простит!
Григорий Фёдорович шёл всё медленнее и медленнее. Раздумывая о своих детях, он ощутил щемящую тоску. Сын, а теперь и дочь напрочь отошли от веры. Слово родительское для них почти ничего не значит! А может, это он перестал понимать молодых? Привели в семью чужаков, людей другой веры, а Гришка – вовсе комсомольский вожак! Варвара-то и впрямь по сердцу пришлась ему и жене! Может, не противиться да благословить дочь? Парень-то работящий! Всегда на Доске почёта его портрет висит, лучший комбайнёр совхоза!
Так, рассуждая сам с собой, он пришёл домой.
Жена и дочь улеглись опочивать. Григорий Фёдорович знал, не спят, но шуметь не стал. Что сказать этим его бабам, он так и не придумал.
«Утром, утром! Всё решу завтра!»
После бессонной ночи, поднявшись ни свет ни заря, он вышел на улицу. Моросил октябрьский дождь, тягун пробирал осенней промозглостью. Он сел на крыльцо дома. Мысли продолжали будоражить его.
«Стыд какой! Ведь всё село узнает! Не могли дочь воспитать в строгости! А ведь всё Евдокия со своей слепой любовью во всём потакала ей», – свербило у него в голове.
Сидя на крыльце, он так и не слышал, как к нему подошла жена.
– Что, получила от своей донюшки? Вот тебе и твоя прынцесса! Ведь упреждал тебя о том, что плакать будешь! Вот теперь и поворачивайся!
– Что ж, ребёночек – это не горе, а счастье! Помнишь, как мы ждали, а когда Маруся родилась, словно помолодели!
– Да я не об том! Да ты всё и так понимаешь! Опять свою ненаглядную выгораживаешь? Савелия с Варварой втянула зачем?
– Боялась… Горяч ты больно! Во гневе и убить, чего доброго, можешь! Вот я и просила Варвару и Савелия тебе сказать. Ну что, к свадьбе готовиться будем? – успокоившись, обратилась Евдокия к мужу.
– Пусть жених вечером придёт. Потолкуем кой об чём.
– Гриша, ты парень хороший, работящий! Не балуй ты Маруську! – душевно произнёс несколько захмелевший Савелий, сидя за столом в родительском доме, где поселились после свадьбы молодые.
– Ты ж видишь, как её избаловали старики! Матушке сколь говорено об этом было, да всё без толку. А на батю ты не злись! Тятя у нас – золото! И душой, и телом крепок! А что на тебя осерчал, дак есть за что! Обрюхатил девку! А в ейной вере, в старой вере, это не можно. Я в своё время тоже на расейской женился, а родители хотели меня оженить на другой, на нашенской, сибирской, да ещё и старой веры… Сам понимаешь, супротив воли родительской пошёл! Ну а теперь лучше моей Варьки и нет для них! Так что, Гриша, придёшься и ты ко двору, а сейчас немного потерпеть придётся. Если тятя забижать будет, скажи мне. Я его успокою, чёрта несговорчивого!