* * *
Бесславно для России закончилась война с Японией. В ноябре 1905 года Зыков Григорий Самсонович окончил свою долгую солдатскую службу. Незаметно, в раздумьях о судьбах людей, которых он встретил за эти пятнадцать лет, он доехал на поезде до Новониколаевска. Возле вокзала на лошадях его должен был встречать отец. Григорий боялся этой встречи. Внешне он изменился. Это был статный, с небольшой ухоженной бородкой и усами черноволосый зрелый мужчина, совершенно не похожий на восемнадцатилетнего юнца, каким его запомнили сородичи и селяне. Из полученных в лазарете писем от отца Григорий узнал об исчезновении Даши. Не мог он простить отцу своей судьбы. Не судил брата Анисима, да и Самсона Дмитриевича не осуждал, но всё-таки как Богом обозначено, так и должно быть, в этом он не сомневался. А пуще того за Дашеньку, Дашутку не мог простить…
Вот и вокзал. Взяв вещмешок, пригладив отросшие усы и надев шинель, он вышел из вагона. На Григория пахнуло настоящей забытой сибирской зимой. После слякотного Петербурга первый зимний морозец был очень приятен. Снежок поскрипывал под сапогами. Шёл и сам себя успокаивал. Но когда увидел возле лёгкой кошёвки отца, как он, постаревший, вытянулся перед ним, всё разом простил и кинулся ему в объятия.
– Тятя, тятя! – только и мог на выдохе сказать он.
Самсон Дмитриевич рухнул перед сыном на колени и заплакал.
– Сынок, дорогой, прости ты меня ради Христа. Жить не смогу без твоего прощения! Везде, везде перед тобою виноват я! Прости меня, Григорий Самсонович! – громко запричитал старик, не обращая внимания на собравшихся возле них любопытствующих.
– Тятя, тятя, судьбу заново не напишешь и не поправишь. Дорогой ты мой, поехали домой, – с большой горечью и болью ответил Григорий, поднимая с колен старика.
Он сел в кошёвку, отец потянул поводья, и Рыжий (но уже другой) неспешно потрусил по тракту. Оба молчали, каждый думал свою думу. Григорий вдруг вспомнил полковника жандармерии Николая Петровича, его слова о неминуемой катастрофе, к которой приближалась Россия. Гриша раздумывал о своей жизни, в свои годы, он теперь и не знал, сколько же ему: по бумагам – тридцать шесть, а на деле – тридцать три, всё равно сам себе казался долго пожившим, много видевшим старцем. А Самсон Дмитриевич раздумывал, как же с толком пристроить царский капиталец. Вот теперь будет век доживать с младшим сыном как положено, невесту уж присмотрел, тоже небедную… Всё сладится у Гришки… Всё сладится…
Январские события 1905 года, произошедшие в Петербурге и Москве, как раскатное эхо докатились до российских окраин. Сполохи недовольства прокатились по наиболее крупным городам Сибири, между тем не затронув размеренной привычной жизни сибирской деревни. Казалось, её ничто не сможет поколебать, изменить. Как нельзя заставить реку течь в обратную сторону, так и сибирского крестьянина никакими силами невозможно отлучить от веры в Бога и царя. Григорий Самсонович, вспоминая встречу с полковником царской жандармерии на корабле «Святой Николай», был тогда поражён его рассуждениями о «неминуемой трагедии государства Российского», которые тот довольно смело высказал ему, солдату, прошедшему испытания войной и пленом во имя царя и Отечества. Григорий ни с кем не делился своими раздумьями, но себя не обманешь. В душе у него постоянно шло раздвоение: с одной стороны, понимал, что бунт против императора, которого он встречал лично, которого любил и чтил, есть преступление, а с другой – жило сомнение в полном благополучии империи.