По лесу едет телега. Тащит ее отцовская лошадь. В телеге отец, тетя и я. Отец едет в геологическую партию, а мы с тетей — в деревню, менять вещи на продукты. На дне телеги в соломе лежит большое в резной раме зеркало, снятое со стены в прихожей. На коленях у меня старинные дедушкины часы. На кочках часы вздрагивают, бьют. Голос их разносится по всему лесу.
— Эх, Математика! — покрикивает отец на лошадь.
Лошади тяжело. Мы слезаем с телеги и идем пешком. Часы в телеге начинают бить еще громче. И старая лошадь, понукаемая их боем, прибавляет шагу. Я смотрю под ноги. Иногда из-под хвойного укрытия выскакивают грузди, пугая и радуя. В тылу война коснулась людей, но не коснулась леса.
Смеркается. Теперь уже лес не кажется мне безлюдным. Я слышу знакомые голоса, я угадываю силуэт сидящего на суку гадальщика с морской свинкой:
— А ну-ка, Воренькя, закомпостируй!..
И то появится, то исчезнет на дороге силуэт женщины, похожий на Кисигач Нину. Может быть, там, за лесом, — Кисигач-озеро?
…Сидящая на пеньке старуха-гадалка:
А ну, кому погадать,
О судьбе своей узнать?
Приворожим, приколдуем —
Ноги будешь целовать!
…Выскочив из-за пригорка, перебегают дорогу два валенка (один в другом), а за ними вприпрыжку одноногий бородач на костыле. Я жмусь ближе к тете. И снова лес в его величественном безлюдье…
Сначала заезжаем в партию к отцу. Там нас встречает Иван Дмитрич. Ночуем в деревянном бараке.
Мне снится сказочный Галькин город. Дом со слонами. Только почему-то слоны эти больше похожи не на слонов, а на людей в противогазах…
Утром, вооружившись корзинами, мы с тетей отправляемся за ягодами. Входим в лес. И тотчас же ягодные и грибные полчища обступают нас. Я бросаюсь в траву, я ползаю на четвереньках, срывая ртом землянику, пьянея от ее аромата, от ее вкуса. Земляника, костяника, черника… Земля, с ее травами, качаясь, движется на меня, дыша, рябя… Жуки, муравьи, кузнечики кажутся мне чудовищно крупными, неузнаваемыми и странными, совсем как в самом начале, когда все еще в новинку, впервые, и еще так мало всему названий, и нужно придумывать свои и раздавать их жучкам и бабочкам, пока язык взрослых не отнимет у них эти придуманные тобой имена и не наречет их бабочками и жучками.
Когда мы, нагруженные корзинами грибов и ягод, возвращаемся на базу, отца там еще нет. Мы сидим на крутом берегу озера. Тетя жарит на костре грибы. Я подбрасываю в костер сучья. Скоро солнце уже упадет за горизонт озера. Вдали показывается плот. На нем две фигуры. Солнце мешает мне разглядеть их. Но я знаю: это отец и Иван Дмитрич. Сердце учащенно бьется от какого-то упругого и древнего, как лес, чувства. Это чувство отца. Я бегу вниз ему навстречу. Мне хочется броситься к нему на шею, но я не делаю этого, а только вьюсь вокруг вьюном, корча какие-то сатанинские гримасы…