Запах пирога все сильнее. Должно быть, приступили к его дележу, и весь его нутряной дух пошел наружу.
— Эй, мальчик, — дергаю я за ногу мальчишку, — подкинь пирожка!
— Самому мало.
— А ты не жадничай, не жадничай.
Детская рука неуверенно протягивает мне небольшой кусок пирога. Я осторожно, чтобы не просыпать ни крошки, принимаю его из детских рук и медленно, растягивая удовольствие, ем. Вкусен довоенный пирог, начиненный мясом, яйцом и луком!..
Ну, вот и все. Кончился довоенный пирог. Началась вторая часть моего детства. После пирога. Вот ушли из-под стола дядины ноги, поменяв сандалии на солдатские сапоги… Вот унесли в соседнюю комнату больного Мишку… Я сижу за столом и собираю крошки. Раздается негромкий стук в дверь. Кто-то пришел. Я соскакиваю со стула и бегу открывать. Это эвакуированные из Киева. Усталые, они застенчиво улыбаются, стоят в дверях, не решаются войти. Высокий худой мужчина. Улыбающаяся белозубо женщина. И девочка, стоящая почти вровень с чемоданами, Я иду им навстречу.
— Вы киевляне?
— Да, мальчик.
— Пожалуйста, заходите…
— А это наш двор, — говорю я Гальке, маленькой киевлянке.
Я ввожу Гальку в этот мир, щедро начиненный добром и злом. Его границы: «хулиганский двор», отгороженный от нас забором; учреждение, где работает мой отец; помойка, за которой кончается мир вообще, то есть, конечно, и дальше есть земля, но уже не обетованная — это уже какой-то безбрежный пустырь с непролазной грязью. Перейти этот пустырь еще никому не удавалось.
Средоточием зла, разумеется, является «хулиганский двор». Так окрестили этот двор взрослые. Двор кишит хулиганами.
— Одни хулиганы, — печально констатирую я. — Ни одного пионера.
Для наглядности на заборе появляются сразу три хулигана: Фаля, Коляй и Рока. Все трое настроены благодушно. По-видимому, у них часы меланхолии, философского самоуглубления. Лениво напевает Коляй:
У моего отца была рубаха,
И десять лёт ее он не стирал…
— Не бойся, — успокаиваю я Гальку и тайно показываю ей кончик рогатки.
Но это я бодрюсь: все трое внушают мне страх, в особенности Фаля.
На заднем дворе, у брандмауэра, стоит тощая лошадь. Лошадь эту отец мой привез из геологической партии. Часть причитающегося ей овса съедает наша семья. Лошадь тоща. Но что поделаешь! Иногда во время обеда я потихоньку, обжигая пальцы, прячу в карман несколько горсточек вареного овса, чтобы вернуть его лошади. Правда, это уже не овес, а каша.
— Ешь, Математика, — протягиваю я лошади извлеченный из кармана овес.
Математика? — спрашивает Галька.
— Ну, конечно. Это я ее так назвал.