— А где у тебя доказательства, что он калым предлагал?
— Доказательств у меня нет. Письмо его было к Мелевше, фальшивое, подлое письмо, и то в огонь бросил. Я же с ним судиться не собирался.
— Ладно. Езжай к Атабаю. Пойди сейчас к Акыму и скажи, что я присоветовал ехать в Ашхабад. Счастливо тебе, сынок!
— Благополучного вам выздоровления, Горбуш-ага!
В первые дни после возвращения Мелевше из больницы многие односельчане приходили ее проведать. Потом поток гостей стал заметно редеть, интерес к Мелевше пропал, и навещали ее только близкие подружки, а так как девушки весь день были заняты, а мать тоже с утра до вечера пропадала в поле, Мелевше целыми днями сидела одна в кибитке и очень тосковала — читать она не могла, врачи не велели, да и голова по временам начинала болеть.
Бессир упорно не оставляла Мелевше своим вниманием. Сперва она приходила вместе с другими женщинами и скромно сидела в сторонке, сочувственно вздыхая, но когда соседки реже стали навещать Мелевше, она зачастила к девушке.
Бессир не смущало, что Мелевше ненавидит и боится ее. Что девушка отворачивается, не отвечает на ее вопросы — она вроде бы и не замечала этого.
Не исключено также, что эта ведьма намеренно старалась почаще являться к Мелевше, надеясь, что раздражение, которое девушка каждый раз испытывает при виде ее, ухудшит состояние больной. И тогда она распустит по селу слух, что Мелевше тронулась, что она не в себе.
Так или иначе Бессир приходила только днем, только в отсутствие Дурджахан.
Вот и сегодня. Тихонько вошла в кибитку, осторожно, чтоб не звякнуть дужкой, поставила на пол ведро — как-никак к больному человеку пришла — и спросила участливо:
— Как поживаешь, милая? Как головка? Не болит?
Мелевше не ответила, да гостья и не ждала ответа.
— Мужайся, деточка, бог милостив, окрепнет твоя головка, начнешь понимать, кто враг тебе, а кто — друг. А отца прости, милая, не серчай на него: так уж, видно, ему на роду написано. Довели изверги человека, что на родную дочь с топором бросился… — Бессир горестно вздохнула, помолчала. — Сидит теперь бедняга в тюрьме, плачет горючими слезами, а главный-то виновник, какой кашу эту заварил, спокойненько по Ашхабаду разгуливает… Так оно и получается, потому что нет на этом свете правды. — Бессир громко всхлипнула. Мелевше, слушавшая ее с отсутствующим выражением лица, взглянула на Бессир, словно только сейчас увидела, и лицо ее свела гримаса отвращения.
Довольная произведенным эффектом, Бессир чуть заметно ухмыльнулась, подсела к Мелевше и начала гладить ее косы.