Мог я этого всего не делать? Нет, не мог. Ибо только так я сумел предотвратить хаос революции, фактически возглавив ее и став ее Государем.
— Что еще обсуждают в свете?
Евстратий усмехнулся в бороду.
— Свадебку обсуждают. Будущую.
— Чью же?
— Вашу, Государь.
Распрямляю спину, опершись руками на край стола.
— И?
Тот пожал плечами.
— Да, ничего особенного. Ваши виды на Италию, принцессу Иоланду, то, как она закрутила все в Риме вокруг своей особы, не взирая на свой юный возраст. Никакие поставки из Италии в Россию больше без нее не делаются… И вот еще что, Государь…
Я напрягся. Этот тон я уже узнаю и ничего хорошего он не сулит.
— Говори.
Елизаров как-то крякнул, но все же мысль закончил.
— Вы бы, Государь, сыну-то про свадебку сказали бы сами, а то неровен час, кто чужой скажет, да перекрутит все. Знаете сами, как оно бывает…
М-да. Вот и еще одна проблема на мою голову.
Глава 3. Все приходит в движение
МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ИМПЕРАТОРСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ «МАРФИНО». 30 июня (13 июля) 1917 года.
Наша игра с Елизаровым затянулась до позднего вечера. Мне было о чем подумать, а он, само собой, никуда от царственной особы не торопился, тем более что при этой особе он и состоял камердинером. Так что гремели разбиваемые пирамиды, щелкали друг о друга шары, а игроки играли сугубо на интерес, пусть без особого азарта, но зато и без лишнего напряга.
Я задавал вопросы, а мой неофициальный руководитель неофициальной же личной разведки давал пояснения, рассказывая о разговорах в высшем свете, о том, что говорят в домах сильных мира сего, у кого с кем дела и какие, кто и где оказался замешанным в каком светском скандале, кто из гвардейских офицеров в очередной раз грандиозно продулся или попал в какой-то значимый конфуз. Кто с кем спит, кто о ком сплетничает, кто против кого плетет интриги.
Разумеется, в докладе были и основные тренды дня — обсуждение «Героев Осовца», заговора против моей Высочайшей Особы, моей предстоящей свадьбы, в скорости которой, как выяснилось, были уверены практически все, да и тому подобные темы, которые неизбежны в любом столичном обществе, имеющем доступ к вершинам власти. Такая картина была всегда, и, вне всякого сомнения, такой всегда и будет, при любой власти и при любом строе.
Естественно, у меня из головы не выходили слова Евстратия о том, что нужно поговорить с Георгием. Я откровенно страшился этого разговора и всячески его оттягивал. И не потому что духу не хватало, а во многом потому, что чувствовал нестерпимую фальшь во всем происходящем. Для Георгия графиня Брасова была матерью, самым дорогим человеком, а для меня она была кем угодно, но только не любимой женщиной. Я если и скорбел о ней, то отнюдь не потому, что мне ее как-то в жизни не хватало. Но вот Георгий…