Смутное было это время. В центре России — Москве, Петрогоаде — совершилась социалистическая революция. На Северный Кавказ о ней дошли только слухи. Большевики пока не стремились к власти — не готов был многоплеменный край к социалистическому перевороту, — и Владикавказский Совет рабочих и солдатских депутатов, в котором на одних скамьях с большевиками сидели меньшевики и эсеры всех окрасок и оттенков, уживался со множеством других городских и областных властей: Думой, Войсковым кругом, Терско-Дагестанским правительством, различными горскими комитетами. Реальней других была власть военщины, имевшей в своем распоряжении части "дикой дивизии" и казачьи полки, вызванные с фронта, и части гарнизона, наполовину, однако, разложенные уже большевистскими агитаторами.
Антон и раньше, бывая во Владикавказе, диву давался, как много там военных. Теперь же город буквально кишел ими. Впрочем, как скоро убедился Антон, кибировские офицеры, несмотря ни "а что, чувствовали себя здесь неважно. Гарцевали они больше в центре: по Александровскому проспекту, вокруг дома Кибирова, мимо Управы Войска Терского, Кафедрального и Военного соборов, мимо дворца барона Штейн-геля, где, по словам Кондрата, доживал свои последние дни Совдеп Терской области. Севернее Московской улицы и южнее дома Симоновых ехали уже неохотно, с опаской: там начиналось царство самооборонческих участков, созданных рабочими и ремесленниками для борьбы с грабителями. На заставах Шалдона, Молоканской и Курской слободок командовали выборные рабочие комиссары. И если на Александровском проспекте из окон и ворот на офицеров поглядывали еще благожелательные обыватели, улыбались нарядные барышни, то на окраинах, в перерытых окопами улочках могли и освистать, и разоружить, а то и камень в спину пустить.
На втором месяце службы Антону на себе пришлось испытать это "гостеприимство" рабочих окраин.
В промозглый декабрьский день сотня, в которой числились Антон с Кондратом, получила приказ перевезти в казармы оружие со складов Кадетского корпуса. С хмурого неба сыпалась колючая крупка. Перед дорогой казаки хлебнули согревающего. Ехали на грузовиках, горланили песни, бухая в такт прикладами по днищам кузовов. Ни одна собака не тявкнула на них, когда проезжали по Тифлисской дороге через Молоканскую слободку.
Погрузились быстро, торопясь выехать дотемна. Но как только втянулись в слободку, большущая толпа молоканцев в картузах и папахах, в кожухах, свитках, поддевках, высыпала на дорогу с ружьями наперевес.
— Именем комиссариата слободки, стой! — рявкнул из толпы могучий басище. Слух Антона так и полоснуло это "именем!". Машина, чуть не натолкнувшись на впереди идущую, резко затормозила и оста-навилась. Антон упал грудью на ближний ящик, лязгнув зубами. Оказалось, что на переднем грузовике, пытавшемся лезть напролом, молоканцы распороли топором скат. Завязалась громкая перебранка. Отряд самообороны требовал сдачи оружия. Срывающимся от бешенства голосом командир сотни стращал моло-канцев именем самого Кибирова.