Мерно дышит невидимое в ночи море. Набегают с легким шумом волны на песок и, помедлив секунду, откатываются назад. Снова набегают и снова откатываются. И кажется, что это не волны плещут, а сама вечность бесстрастно и неумолимо отсчитывает время.
В порту, должно, на пришвартовавшемся судне, начали бить склянки. Николай Сергеевич насчитал не то десять, не то одиннадцать часов.
Да, здесь глухая ночь, а где-то солнце еще в зените. А когда там стемнеет — здесь уже взойдет солнце нового дня. Велика матушка-Россия!..
1
Странное какое-то ощущение испытываешь, когда летишь над морем.
Летишь над землей, и поля там, горы ли, реки или леса проходят под крылом самолета. Не быстро проходят, а над сплошной тайгой летишь, так и совсем едва заметно движение. И все же оно есть.
А вот сейчас — голубая бездна там, внизу, и самолет словно бы повис над ней. Гудят с густым, ни на секунду не ослабевающим напором моторы, и легко представить, с какой силой они тянут самолет, с какой бешеной скоростью несется он в воздушном океане, а взглянешь в иллюминатор — все на том же месте, все та же ровная безмятежная голубень простирается внизу насколько хватает глаз.
Наконец-то впереди показался темный материковый берег и стал медленно наползать на воду. А вот и сверкнули среди буро-зеленого цвета светлые змеистые полоски рек, текущих в океан, хотя сверху и не разобрать: то ли они падают в море, то ли вытекают из него.
Еще ближе берег. Теперь уже вода голубой полосой остается позади, и полоса эта становится все тоньше и тоньше. А вот и совсем пропала. Под крылом во всей своей дикой мощи и красоте разворачивались бесчисленные отроги Сихотэ-Алиня. На самых высоких вершинах хребта белел снег.
Николай Сергеевич вглядывался в проплывающие внизу лесистые горы, в узенькие ленты рек, которые как бы рассекали, разрубали на части горный кряж, и дивился тому, как высота сглаживает, сравнивает все эти большие и малые неровности земной коры. Ну-ка, очутись он в том распадке — ему бы, наверное, и видны были только вот эти замыкающие его два горных отрога, и какими бы высокими, недоступными они казались оттуда! А сейчас он должен очень внимательно вглядеться, чтобы представить себе и глубину того распадка, и неприступность горных склонов. Сверху горы казались совсем незначительными, несущественными морщинами на лике земли, морщинами, о которых можно было лишь догадываться — где по тени, где по каменной оголенности, где по разнице цвета в густой таежной растительности.
Когда-то Николай Сергеевич немало побродил по Уссурийской тайге, и ему сейчас захотелось снова очутиться в ней, неспешно прошагать вот этим распадком, а может, и пожить на берегу той речки, вслушиваясь по ночам в сторожкие шумы тайги, впитывая ее многоцветные запахи. Он даже на минуту увидел себя продирающимся сквозь дикие заросли. Увидел тогдашнего, молодого, сильного, и сердце сладко и больно защемило… Сколько раз за эти годы он собирался приехать сюда, в Приморье, где прошла его молодость, приехать на месяц, может, на целое лето. И даже клятвы себе давал, сроки устанавливал. Нет, не нашлось времени! А ведь за последние десять или сколько там лет, какие он работает в газете, где только не пришлось побывать — и в Средней Азии, и на Белом море, и в Закарпатье, и на Чукотке. Теперь вот и на Курилах побывал. А до милого сердцу Приморья так черед и не дошел.