И пошло!
— Да, да, должны, — почти выкрикнула Вера Павловна. — Должны, должны, я всегда говорила — должны. Мы должны, обязаны. Школа должна, обязана…
Она старалась успокоиться, подавить раздражение, говорила себе: «Ничего, ничего, сейчас пройдет…»
Но не проходило.
— Да, обязаны, наш долг… А вы как же? Вы! Я вас спрашиваю. Вы что — посторонние?
И принялась перебирать поименно и по прозвищам уличным, как прозвали сто лет назад, досталось и Крутоярам, и Пустовойтам, и Таранкиным, и Кудю, Семену Терентьевичу, который в шефах ходил, пока его дети учились, а выучились — и дела до школы нет. Таран-кины барышню выкохали, леди моторивскую, кружевным бельем в туалете хвастает, рассуждает о трех категориях одеваемости…
Первой пришла в себя Эльза Таранкина:
— Это что ж, собственно, получается? Неслыханный разговор. Вы кому это говорите? Вы нам говорите?
— Да вы лучше себе скажите. Андрюшке своему. С девчонками шатается по всяким рощам и ярам. Вы тут про бухариков говорили, а ваш-то с которыми гуляет? На нас указываете! А на трассе и вообще что происходит? Про это почему разговора нет?
«Ну, Лизка, ну уж!..» — закипело на душе Веры Павловны и тотчас заглохло, как не было, произнесла едва слышно:
— Эльза Захаровна, если я что лишнее сказала…
В коридоре, приближаясь, послышались размеренные шаги, мягкая, уверенная рука открыла дверь, Евгений Евгеньевич Мученских переступил порог.
Голос завуча далекий-далекий:
— Мы закончили нашу работу, родительское собрание прошло полезно, по-деловому, намечен целый ряд мероприятий, благодарим за внимание!
Евгений Евгеньевич шел чуть позади Веры Павловны по длинному, бесконечному коридору:
— Не понимаю вас… Отказываюсь понимать… В голове не умещается. Вера Павловна, вы — опытный педагог, с вашим стажем…
— Тэрпэць урвався, — только и произнесла Вера Павловна.
6
Эльза Захаровна командовала, руководила уборкой комнат, поучая «приходящих» работниц, как должно обращаться с полированной мебелью, красным деревом, как лучше умащивать паркет по домашнему рецепту, избегая синтетических лаков, запаха которых Эльза Захаровна не переносила. «С какой радости коптиться в сельском захолустье да еще нюхать всякую химическую гадость?» В надстройке она убирала самолично, своей материнской рукой, не допуская никого в горницу Ларочки. Отпустила работниц, по крутой лестнице поднялась на верхотуру, проветривала и чистила пылесосом ковры и коврики, развесила на верхней веранде одеяло верблюжьей шерсти, и вдруг внизу — еще издали приметила Симку Чередуху; но ее шагу лисьему, по тому, как она выглядывала, высматривала, Эльза Захаровна мигом зачуяла недоброе.