— Что ты думаешь о Полохе?
— Хам, желающий жить барином.
— О Пантюшкине?
— О Пантюшкине? А кто таков Пантюшкин? О Полохе долбят все, а кто такой Пантюшкин?
— Завскладом. Замыкание проводов.
— Так что же о нем думать и говорить, если замыкание? Замкнулся, сгорел, будь здоров. О чем говорить, когда от человека ничего не остается?
— Ничего не остается? Как ты сказал? Человеку ничего не остается!..
— Я сказал — от человека ничего не остается.
— Пантюшкин! — вскочил Анатолий. — Уверен, это был Пантюшкин, его согнутая спина.
— Брось, Толя, не растравляй себя.
— Это был он, следком-следком за кем-то. Это ему сказано в забегаловке: «Ничего другого тебе не остается». Насилие и угроза!
— Брось, говорю, Анатоша, уже за полночь.
— Бросить? Ты сказал бросить! Нет, ни за что, я вернулся завершить дело, а не отступиться.
— Ты сперва вернись — на работу вернись, дорогой Толечка; собери силенки, уразумей, что к чему. Ты слышишь меня?
Никита оглянулся — Анатолий стоит на пороге, лицо в тенях от верхнего света, безусое лицо уязвленного мальчишки.
— А ты, оказывается, жестокий человек, Никита. Жестокий, как все сентиментальные люди.
— Да, жестокий, жестокий, — выкрикнул Никита, — жестокий, злющий, готов драться с тобой. — Он все еще держал в руках свой рисунок — черный бор, зеленый дол. — Тебя, дурака, жалею. Зачем терзаешь себя? Дорожи вольготными денечками, оглянись вокруг, на белый свет, присмотрись — пригодится.
— Оглянись, присмотрись… Спокойненько, разумненько… Нет, ты, выходит, добренький, а не злой, Никита. Заботливый. Извини, ты действительно добрый, настоящий друг… Ко всем добрый… И я хотел бы добреньким… Ко всем. Не получается. На сегодняшний день.
Анатолий говорил все тише, раздельней, казалось, спокойнее — Никита более всего опасался этого тихого спокойствия, затишья перед приступом.
— Спокойненько, разумненько, — повторял Анатолий, не переступая порог. — Разумненько… Разумненько… А я ненавижу этих сволочей, понимаешь, ненавижу!..
— Понимаю, Анатоша, очень даже понимаю. Все на том стоим, с полным пониманием.
— …Я этого Полоха сейчас вот так — насквозь! Засел в сторонке, в надежном углу, грабит чужими руками. А который завалится — того с дороги прочь, отсекает начисто.
— Ей-богу, Толя, ты младенец, детский крик. А где же наше юридическое мышление? Логика? Дедукция? Твой Полох — образ, ночное видение, не более. Мы поменялись ролями, Толя, я следую логике вещей…
— Да, да, следуешь… Давно уже следуешь… Мы все больше отдаляемся друг от друга…
— Единство противоположностей. Нормально. — Никита бережно спрятал свой рисунок в папку.