— Как вообще самочувствие? Дочка и бабушка живы-здоровы?
— Живы, здоровы, — подтвердила Людмила. Хотелось прямо сказать: „Ну, чего ты, Антон, задаешь штампованные вопросы? Говори сразу, для чего пригласил, что именно надо“. Постеснялась. Да и забавно было узнать, о чем Кучеренко спросит еще, уж потом она его разыграет.
Кучеренко вдруг сделал озабоченное выражение лица и, приглаживая черные вьющиеся волосы — теперь они у него были аккуратно причесаны, ступеньками поднимались над скошенным лбом, — заговорил тихим голосом:
— Если, Людмила Ивановна, у тебя есть в чем-то нужда, не стесняйся товарищей, заявляй, — партбюро и завком изыщут возможности, сумеют помочь.
— Да ничего мне не надо! — с досадой сказала она.
— Однако ты почему-то выходишь раньше времени на работу, Абросимов мне звонил. Ему, Абросимову, известно, прямая выгода скорее посадить тебя за бухгалтерский стол, а мам, общественности? Каково нам, когда известный член коллектива не имеет нормального отдыха?
— Почему не имею?
— Ты же решила пожертвовать половиной отпуска ради компенсации каких-то пятисот рублей. Это нас, Людмила Ивановна, настораживает.
Он поднял карандаш с выломленным зерном и подержал его несколько секунд стоймя.
Людмила засмеялась. „Антошка! — подмывало сказать. — Ну что ты, Кучерошка, выдумываешь?“ Еще обидится, не прежний учкомовец!
— Напрасно ваше, Антон Григорьевич, беспокойство. Не из-за денег я выхожу на работу, даже не из-за того, что в прорыве завод и надо каждому напрячь силы…
— Что надо, то надо. С производством у нас дело табак. И не только с производством… — Кучеренко сунул руку в широкий, наполовину выдвинутый ящик стола и пошуршал там бумагами. — С кое-чем другим тоже.
— Так вот, даже не из-за того, что плохо у нас с производством, я выхожу на работу. Без дела сидеть наскучило. Одной. Ты понимаешь, Антон? — Людмила нарочно сказала „ты“, она хотела вызвать в нем прежнюю доброту и отзывчивость.
И Кучеренко понял ее. Он подвигал мохнатыми, как у отца, бровями, правда еще одноцветными, темными, и вскинул их под морщинки на лбу. И все лицо его стало молодым, оживленным, без деланой внимательности и озабоченности, а в живых черных глазах сверкнуло мальчишеское озорство.
— Людмила! — воскликнул он. — Так, может, общественной работки подбросить тебе?
— Подбрасывайте! Подбрасывай! — засмеялась она. — Только побольше и поскорее, Антон.
— Понимаешь, Людмила, третий день бьемся вместе с завкомом, ищем верных людей. — Он подался к ней всем телом через стол. — Выборная на носу, а у нас ни у шубы рукав с окружными и участковыми комиссиями, с агитколлективом. Вот и горком с горсоветом предупреждают, — он опять запустил руку в ящик стола, где лежал отпечатанный листок, — пора разворачиваться. Душа из нас вон, должны подобрать сорок-пятьдесят человек из актива. Берись, Людмила, членом участковой комиссии. Или — агитатором.