– Как вывести страну из кризиса? – спросили мы ее.
– Частная собственность нужна, – задорно прошамкала Ходикова.
Над заводом вставала луна, похожая на неконвертируемый, обесцененный рубль…»
Он отодрал от стены старый газетный лист и нашлепнул новый. Размазал клейстер. «Клеить надо на совесть, – подумал он. – Обои доставать – по-прежнему такая мука…»
Хлопушкинский чугунный завод должен был посетить Генеральный секретарь с супругой. Надежду отобрали в числе тех, кто случайно должен был повстречаться ему у конвейера.
Секретарь парткома провел среди отобранных летучий инструктаж.
«Будет спрашивать, на что жалуетесь, отвечайте – все хорошо. Если станет настаивать, говорите – кооперативы замучили. Цены сильно высокие».
Вечером Надежда рассказала мужу о событии. «Охота тебе попкой быть, – буркнул тот. – Говори как есть».
«А как есть?» – задумалась Надежда. А было: дым от завода, веревочная колбаса по талонам и комната в общежитии.
«Напишу ему письмо», – вдруг решила Надежда. Ей представилась картина из фильма про декабристов, где дама в длинном платье падает ниц перед монаршим конем и протягивает свиток. Надежда испугалась сравнения и отогнала картинку от себя.
Полночи Надежда писала и спала потом очень беспокойно. Ей снилось, как ее, голую, обыскивает парторг, находит письмо и строго говорит: «Нехорошо, Надежда!»
Утром Надежда в новеньком комбинезоне стояла у конвейера и собирала из отходов производства игрушечные будильники, похожие на гири. Письмо за пазухой вспотело.
Вдруг бегут начальник цеха и парторг, оба белые.
– Выручай, Надежда! Светлецова заболела. Будешь хлебом-солью ЕГО встречать.
На Надежду нацепили кокошник, сунули хлеб-соль и вывели к Доске почета.
Час минул, два. Надежда закоченела.
Вдруг бежит парторг, глаза белые:
– Выручай, Надежда! От Матвеича в мартеновском пахнет!
Помчались в цех. Надежда отогревалась у доменной мечи, стояла, как дура, в каске на кокошнике и с хлебом-солью, который позабыли отобрать.
А Генеральный так и не приехал. Задержался то ли в обкоме, то ли в горкоме.
Пришла Надежда домой, а у сына жар, муж не кормлен. Быстро – горчичники ставить, борщ разогревать!
Выручай, Надежда!
Утром, как всегда, плюясь и шаркая, Кибальчиш потащился за молоком и папиросами.
По дороге заглянул в винный – так, из любопытства, все равно, если б чего было, очередь бы подсказала.
Зашел и обомлел: пахнет ванилью, грязных опилок на полу как не бывало, продавщица – в крахмальном фартучке, а главное – бутылок столь, сколь не видел Кибальчиш (а он был пивуч, особенно после ночных допросов) за всю свою жизнь.