— Говорит, что мы аннамиты, — пояснил пожилой мужчина.
Солдат постучал себя по груди и произнес:
— Чосон! Чосон!
— Что он говорит? — заинтересовался Ты Гать.
— Не пойму.
Солдату, видно, очень хотелось, чтобы его поняли, и он тыкал в грудь то кого-нибудь из посетителей, то хозяина, то стучал себя по груди, продолжая твердить:
— Аннан! Аннан! Чосон! Чосон!
Видя, что и хозяин, и остальные продолжают молчать, он погрустнел. Потом вдруг подошел к очагу, взял уголь и написал два иероглифа.
— Что он написал?
— Я плохо знаю иероглифы. Дайте-ка посмотрю…
Мужчина подошел поближе и, наморщив лоб, стал разбирать угольные черточки.
— А! Корея!.. Значит, он кореец!
Солдат увидел, что его наконец поняли, снова ударил себя в грудь и повторил:
— Чосон! Чосон!
Мужчина закивал, показал на солдата и на себя.
— Чосон! Вьетнам!
— А где находится эта Корея?
— Корея — это страна, которую у нас называют Каоли. Там сейчас хозяйничают японцы, так же как у нас французы.
Старый Ты Гать разглядывал солдата, лицо у него было еще по-детски пухлое. Да, он действительно чем-то отличался от всей остальной солдатни!
— Наверное, его забрали в солдаты так же, как французы берут наших в свою армию.
— Скорее всего!
Лицо старика подобрело. Он зачерпнул свежезаваренного чаю, налил полную пиалу, отломил еще несколько бананов и пододвинул все это корейцу:
— Ешь! Пей чай!
Солдат радостно заулыбался?
— Аригато!
На этом «беседа» закончилась, так как солдат услышал донесшийся из харчевни голос своего сержанта. Он торопливо поднялся, пробормотал что-то, но Ты Гать из всего этого понял одно только слово — «зото».
— Да, да, зото! Вот, бери еще бананы, поешь там, у себя. Бери, я дарю!
В глазах старого Гатя этот корейский паренек был таким юным и таким еще глупым. Он стоял перед стариком, держа в руках бананы, от улыбки глаза совсем превратились в щелки.
— Аригато! Аригато!
С того дня Ты Гать не раз вспоминал молоденького корейского солдата. Наверное, у него дома остались родители, братья, сестры… А парнишку погнали служить в японской армии, за тридевять земель от родины. Скучает, даже поговорить не с кем. Все принимают его за японца — ведь он в японской военной форме — и если не ненавидят, то уж, конечно, сторонятся! Ты Гать не знал, где находится эта Корея. Слышал он как-то, что там, в Каоли, растет ценный корень женьшень. В Ханое и Хайфоне время от времени появлялись какие-то мужчины, одетые в европейское платье, при галстуках, в шляпах, с большими портфелями в руках, они ходили по домам, предлагая корейский женьшень. Только кто его разберет, корейский он или еще какой. А у этого парнишки-корейца очень доброе лицо и какое-то грустное. Он, пожалуй, покрупнее наших, а верхние веки только чуть-чуть припухлые, почти как у вьетнамцев. Он, наверное, хотел поговорить с ними, да руками много не скажешь. Вот если бы Ты Гать знал иероглифы, тогда можно было бы понять друг друга, но старик знал только, что одна горизонтальная черточка означает цифру «один», две черточки — это «два», три черточки — «три». На этом его познания кончались…