— Не надо, дедушка, не надо! Самолеты же еще бомбят!
Старик застыл на месте, глядя, как разгорается пламя пожара в их поселке и в деревнях на противоположном берегу Лыонга. Дым поредел, и стал виден железнодорожный мост, одна половина железных ферм завалилась, уткнувшись в дно реки, вторая торчала в воздухе, смятая и искореженная.
— Дом моей хозяйки сгорел. Дотла сгорел, дедушка!
От поселка остались одни головешки. Но чайная Ты Гатя, стоявшая в стороне, не пострадала от огня, только крышу изрешетили осколки. Мост выбыл из строя, пешеходы и велосипедисты вынуждены были делать более километра до новой переправы, а машины и повозки приходилось перевозить на пароме. Поезда шли только ночью, и пассажиры, доехав до разбитого моста, делали пересадку на другой поезд.
Полустанок у моста Лыонг стал, таким образом, гораздо оживленнее, чем прежде, правда, народ появлялся здесь только по ночам. Когда прибывал поезд из Хайфона, пассажиры выходили из него, спускались под мост и на лодках переправлялись на другой берег, где их ждал поезд, идущий в Ханой. И наоборот, когда приходил поезд из Ханоя, тысячи пассажиров, переправившись на этот берег, бежали к полустанку и с боем занимали места в хайфонском поезде.
Не прошло и недели после пожара, а недалеко от пепелища на месте старого поселка уже выросли времянки со стенами, плетенными из расщепленного бамбука. Как только наступал вечер, в окнах харчевен, чайных, в лавках, торгующих всякой снедью для пассажиров, загорались тусклые огни керосиновых ламп. Все население бывшего станционного поселка теперь кормилось за счет обслуживания пассажиров. Днем район возле моста представлял собой печальную картину: воронки от бомб, груды обломков, кучи земли преграждали подходы к мосту. Но когда начинало смеркаться, здесь появлялись люди и берег оживал — отовсюду съезжались всевозможные лодки: и маленькие, и большие, и дощаники, и плетенки, как снятые подрядчиками, так и принадлежавшие местным жителям. Эти суденышки останавливались недалеко от моста, здесь их закрепляли за всаженный в дно шест, и, уткнувшись в песчаную отмель, они поджидали пассажиров. А вдоль железнодорожной линии, ближе к головному вагону, наготове сидело больше полусотни человек, поджидавших восьмичасовой вечерний поезд из Хайзыонга. Это были те, кто в результате последнего налета лишился крова, или подростки из окрестных сел. Как только поезд замедлял ход и останавливался у моста, они гурьбой бросались к вагонам, хватали из рук пассажиров чемоданы, плетенки, громоздкие корзины и тащили их вниз, к воде. Над отмелью, освещенной факелами, карманными фонариками, разносились крики, смех, брань. Возле лодок возня и суета становились еще сильнее. Лодочники чуть ли не дрались за каждого пассажира. Примерно через час шум стихал. Возле моста оставались лишь железнодорожные рабочие, которые таскали тяжелые тюки к большим лодкам. Весь шум, гам, огни перемещались на противоположный берег. А носильщики и лодочники устраивались на отмели, курили и переговаривались, дожидаясь поезда с другой стороны.