— Носите на здоровье. Всё, гвардия, вы своё отслужили. ЦК партии советует вам уклониться от военно-полевого суда за границей. Как вы на это смотрите?
Соколов скорчил такую задумчивую рожу, что все расхохотались. Потом, загибая толстые пальцы, начал диктовать условия:
— Первое. Шкалик или чайник крутого чая для сугрева. Второе. Побольше еды, не то спадут штаны. Третье. Обсуждаем всё остальное только после немедленного выполнения первых пунктов!
— Айда на кухню, — согласился Николай.
Ох, как хотелось друзьям побывать за границей, посмотреть другую жизнь, поучиться в партийной школе, где мог преподавать сам Владимир Ильич! О подобном счастье было страшно даже мечтать. Особенно — Петру, едва закончившему в родном Оёке лишь церковно-приходскую школу. Но иностранных языков никто не знал. А без них какие путешествия? Одна мука. И коль им выпала счастливая доля, — лучше махнуть в знакомый только по книгам сказочный Крым, к тёплому Чёрному морю. Там всё-таки проще устроиться, легче работать среди своих. Когда получили паспорта с новыми фамилиями и деньги, Соколов довольно скомандовал:
— Полный вперёд!
Мрачным был стылый Питер, опасным. Уже ничего не светило тут, кроме военного суда, готового расстрелять, сгноить в Петропавловке или отправить на каторгу. Счастливое избавление от роковой участи, казалось бы, должно будоражить сильнее хмеля. Но Пётр ощутил почему-то неведомое прежде томление...
Маленькая, тихая Керчь уютно прильнула к подножию скалистого Митридата. По-весеннему щедрое солнце, живописная лазоревая бухта и блаженная теплынь припаяли Петра к причалу. Почти у ног ласково приплёскивала вода, прозрачная, как стекло, по сравнению с мутновато-жёлтой балтийской. Подмывало нырнуть в неё, чтобы омыть спёкшуюся душу. Вся эта благодать разморила с дороги, притупила внимание.
Вокруг суетился до черна загорелый местный люд, крикливый, словно чайки. Белое лицо сразу выделило Петра. Скрыть гвардейскую выправку под штатским пиджаком тоже сложно. Бдительный дежурный жандарм с пышными адмиральскими усами и бакенбардами немедленно приметил его. Услышав чужой выговор, с особым тщанием проверил паспорт, выяснил, зачем сюда прибыл россиянин. Затем настойчиво посоветовал искать работу и поправлять лёгкие подальше от городка. Неожиданно для себя Пётр поблагодарил великодушного цербера, вовремя напомнившего, что слишком разомлел. Пора искать явочную квартиру Авива Михно.
Она затаилась в хаосе каменистых улочек, петляющих между низкими домами с плоскими крышами. Будто цепляясь плетнями друг за друга, все дома карабкались на Митридат. Русоволосый Авив сидел в одних трусах на крылечке. Переводил дух после двенадцати часов работы на токарном станке. По русой бороде стекал, кучерявясь, папиросный дымок. При виде Петра шелковистые усы вспорхнули от радости, голубые глаза просияли... Будто встретил родного брата. Освободив побольше места, Авив подвинулся. Мягким голосом, чуть заикаясь, признался, что является уже бородатым социал-демократом — ещё до революции отбывал ссылку в Архангельске. Лишь затем деликатно поинтересовался: