…мама…
— Что ты, дорогая, — тетушка Ида успокаивает. — Опять выдумываешь себе какие-то страхи? Никто тебя не заставляет. Мы просто подумали, что вам будет спокойней… мы хотим помочь…
— Твоему ребенку нужен дом, чтобы выжить, — это вновь Ада. — Ида, не морочь девочке голову. Все просто… мы живем там, потому что в ином месте жить не способны. Такова цена силы, детонька…
И снова склянка.
Темный пузырек, от которого отчетливо пахнет мятой. Мята сладка, и значит, содержимое пузырька на самом деле весьма противно, вот и пытается Ада его спрятать за этой прохладною свежестью.
Пускай.
— Если бы твоя матушка не была столь безответственна…
— Ах, Ада…
— Я правду говорю. Кто-то ведь должен… или, думаешь, если я привыкла к этой тюрьме, то мне она стала нравиться? Я бы тоже уехала с превеликим удовольствием, но кто ж меня отпустит…
…нити свиваются змеями, и вот уже она не распутывает сеть — как она вообще могла подумать, что справится с нею? — но вязнет. И каждое движение, каждый вдох лишь крепче привязывают ее к этой проклятой сети.
…видишь ли, деточка, Ада, пусть и несколько… бесцеремонна…
— Кто бы говорил…
— Но права… некогда наш предок…
— …чтоб ему икалось на том свете…
— …заключил сделку с тем, чье имя всуе поминать не стоит…
— …особенно по нынешним временам…
— …он боялся лишиться сил…
— …идиот кромешный…
…не надо их слушать. Это проклятье… где она подцепила его? Когда… потом, сначала выбраться… успокоиться. И не дышать. Здесь легко не дышать. Ее ведь учили… начинали учить… а она бесталанной оказалась.
Врали.
…он получил в залог камень… ты помнишь наш камень? Конечно, его никак не забудешь, даже если очень захочется… и силу… небывалую… только за все надо платить…
— Какое неожиданное открытие!
— Ада, не язви, тебе не идет. Мы не можем надолго покинуть дом. Сразу слабеем. И не только в силе, жизнь уходит.
— Еще поплачь…
— Я не плачу, Ада, я лишь объясняю девочке. Ей повезло, ее отпустил камень… но все равно… у тебя не будет детей здесь, милая… а дома… дома, быть может, если отпустил тебя, то и твою дочь…
— Почему дочь?
…дочь…
…Гражина… у нее есть дочь… розовый младенец, ручки-ножки в перевязочках… щеки пухленькие, а носик-кнопка… сладкий запах молока.
Надо возвращаться…
Геральд наблюдал за женщинами, застывшими в липкой сети чужого проклятья. Устав стоять, он развернул тяжелое кресло. Хмыкнул — гобеленовая обивка была один-в-один с домашней — и уселся. Вытянул ноги.
Глаза прикрыл.
Будет обидно, если девушка погибнет. Он ее предупредил, но…
Марево колыхалось.
Оно тянулось то к одной женщине, облепляя ее с ног до головы, то отступало, будто вспоминая, что есть еще одна жертва, которую никак невозможно оставить без должного внимания.