Чудовище слушало превнимательно, как жрец на покаянии.
И Васька вдруг понял, что и вправду кается…
Матушка вспомнилась, и что была она своднею, что сама от так искала новеньких, пусть после и клялася, что никого-де не принуждала, сами девки летели на легкую работу, да…
…коль кривая у Васьки жизня, может, с проклятия?
…и надобно грехи отмаливать, егоные и материны…
— А скажи-ка, — чудище ткнуло пальцем в плечо, — друг мой случайный, а не встречался ли тебе один человечек…
Панну Ошуйскую привела в сознание вода.
Холодная вода, отчетливо пованивающая болотом. Стало быть поганка-горничная вновь поленилась сменить ее в вазах, просто цветы переставила. Панна Ошуйская так возмутилась, что села и лицо отерла… глянула на руки и завыла от тоски… как она могла забыть? Как?!
— Дорогая, — супруг с опустевшей вазой стоял подле, — все в порядке?
Нет! Не в порядке! И никогда уж не будет… это только представить… невозможно… чтобы в тот единственный раз, когда провидение ниспослало панне Ошуйской этакий шанс на личное счастье — пусть она и не собиралась им пользоваться, но все же — она встретила оное счастье в подобном неподобающем виде! А все панна Кулякова с ее экспериментами…
Слезы текли из глаз, и панна Ошуйская размазывала их и еще злополучную маску, которая была призвана отбелить лицо и придать коже фарфоровое сияние. Во всяком случае панна Кулякова утверждала, что именно эта чудодейственная смесь — два злотня за крохотную баночку, между прочим — сотворила с нею чудо. Поелику чудо панна Ошуйская лицезрела воочию — прежде-то у панны Куляковой кожа была дурна, ноздревата и с угрями, которые не получалось запудрить — то и рискнула приобресть.
Намазалась перед сном.
Легла и… и забыла…
Забыла!
— Я… — она всхлипнула и, отстранивши руку мужа, поднялась. Мокрая ночная рубашка бесстыдно прилипла к телу, волосы растрепались, а в зеркале, которое панна Ошуйская вытащила из короба с альбомами, на нее взирало чудище.
Узкое лицо.
Кожа в каких-то белесых разводах.
А глаза черные, запавшие…
И уронив зеркало, панна Ошуйская разрыдалась… он видел ее такой! Он… да как он посмел!
— Может, за доктором послать? — нерешительно поинтересовался супруг и, поднявши кочергу, чуть тише добавил. — Или за полицией?
— Н-не надо…
— Чего не надо?
— П-полиции… он приходил ко мне?
— Кто? — кочерга описала полукруг, сбив с каминной полочки последнюю уцелевшую статуэтку.
— У-упырь…
— Какой упырь?
Нет, пан Ошуйский не был ревнив. Человек разумный, он прекрасно понимал разницу между пустым женским кокетством, до которого была охоча хрупкая его жена, и изменой.