Две ведьмы стояли на обдуваемых ветрами утесах возле замка. Они сильно разнились по возрасту и навыкам колдовства, зато очень сходились в чувствительности и уязвимости. Под ними, плюясь зловонной черной пеной, клокотало бурное море, а небо над их головами было затянуто густым темно-пурпурным дымом. Поглощая свет солнца, этот дым покрывал все королевство мрачной пеленой.
В какую бы сторону ни смотрела Цирцея, повсюду ей виделись следы взорвавшейся Урсулы. Невыносимое, тошнотворное зрелище. Все вокруг – и почерневшие берега, и обрушенные скалы – было отмечено печатью разрушения, от которого души ведьм наполнялись унынием и печалью. Вместо того чтобы сокрушаться, Цирцее стоило бы направить свою магию на то, чтобы возродить в королевстве жизнь и процветание, но ей никак не хватало духу взяться за столь грандиозную задачу. Пока еще не хватало. Сейчас ей казалось, что если она попытается, то тем самым уничтожит последнюю память о том, что осталось от ее старой подруги Урсулы.
– Старой подруги, которая вырвала твою душу из тела, превратив его в пустую оболочку – считай, в шелуху. А сколько было таких осиротевших душ – и не счесть, – напомнила ей Нянюшка, как обычно легко прочитав ее мысли.
Цирцея печально усмехнулась, признавая ее правоту. Но в ее представлении эта Урсула, которая предала ее, была не той Урсулой, которую она знала еще девочкой. В те времена Урсула, хоть и славилась буйным нравом, умела привлекать к себе сердца. Для старших сестер Цирцеи она была самым близким, самым дорогим другом, а для самой Цирцеи – кем-то вроде любящей тетушки, которая приносила ей радужные шарики из пены и рассказывала дивные истории о море. Цирцея обожала ее. А то чудовище, та тварь, в которую превратилась Урсула, не имела с ней настоящей ничего общего. Это было какое-то совсем чужое существо, снедаемое горем, злобой и жаждой власти. А самое ужасное в том, что в черные бездны отчаяния эту женщину вверг не кто-нибудь, а ее родной брат, оттолкнувший и презревший ее. Цирцее вспомнилось, какой она увидела Урсулу в тот день. Она тогда подумала даже, что родными глазами Урсулы на нее смотрит кто-то другой – вернее, нечто другое. Ее даже холод пробрал от этих воспоминаний.
В тот день Цирцее хотелось бежать прочь со всех ног, но она сумела убедить себя, что у нее просто разыгралось воображение. Она напомнила себе, что всю жизнь всегда доверяла Урсуле и никогда даже мысли не допускала, что та может причинить ей какое-то зло. Но если бы Цирцея действительно была честна сама с собой, она вряд ли смогла бы отрицать, что