Скопилось немало саней и розвальней. Между повозками сновали перекупщики, крикливо рядились, приценивались и с бранью отходили прочь, чтобы снова вернуться, если попадался нужный товар, который они ста рались заполучить подешевле. Здесь вертелось и много таких, кто не покупал, не продавал, а из одного любопытства терся в толпе, останавливался возле торгующих и брел дальше в живом потоке, двигавшемся то вперед, то назад.
Пятрас Бальсис и Пранайтис диву дались, заприметив на базаре зерно: рожь, ячмень, овес. Весной хлеб продавать? Для крепостных поместья Багинай это непривычно. Они после каждой выпечки со страхом следили, как тает горка ржи, при помоле мешали с ячменем, предвидя, что уже через месяц-другой придется радоваться и мякинному хлебу, да еще в самую страду! А тут — рожь продают!
Приглядываются Пятрас с Юозасом к продавцам зерна и замечают, что и сани у них лучше, чем у других, — полозья окованы, и лошади повиднее, да и сами они одеты почище.
За парнями увязался юркий, словоохотливый человек. Видя, с каким изумлением они глазеют на мешки с зерном и на продавцов, он окидывает взглядом их убогий наряд и спрашивает:
— Верно, издалека будете, ребята?
— С Пабярже, — отвечает Пятрас.
— Почти столько же от нас и до Сурвилишкиса, — добавляет Юозас.
— А какого барина? — допытывается человек.
— Пана Скродского, — отзывается Пятрас.
— Поместья Багинай, — добавляет Юозас.
— Скро-о-одского… Баги-и-най… — протяжно повторяет человек, словно удивляясь, соболезнуя и вместе с тем показывая, что теперь ему все ясно.
— Ну, коли вы пана Скродского, так хлебца, конечно, не продаете, — не унимается он и тут же присовокупляет: — Но и не докупаете. Не с чего деньгу сколотить.
— А те, что продают, те-то откуда? — спрашивает Пятрас.
— Эти королевские с Кракяйской округи, а там, дальше, двое и из ваших мест. Чиншевые поместья Клявай, пана Сурвилы.
Пятрас кивает головой:
— Знаем, У них все иначе.
— Видишь, в Кедайняй недавно войско понагнали, так все и вздорожало, — продолжает разъяснять незнакомец. — Хозяева сразу учуяли, и вот сколько всякого добра появилось. Э-э, тетка, почем масло? — спросил он у дородной хозяйки, рассевшейся на санях, словно курица-наседка.
Хозяйка оглядела их с головы до ног и съязвила:
— Не по вашему карману. Жалко горло зря, студить.
Человек, нимало не обидевшись, хитро подмигнул Пятрасу:
— Королевская… Видал, до чего зачванилась! И меня крепостным сочла.
По рынку бродили и дворяне. Их легко было отличить по высоким сапогам желтой кожи, по воротникам из цветного бархата, по шнуровке на груди, рогатым шапкам с широким козырьком, а тех, что одеты поплоше, хотя бы по польскому говору. Иногда сквозь толпу надменно проплывал настоящий пан-помещик, осторожно озираясь, куда ступить, потому что в полдень потеплело от солнца, прорвавшегося сквозь тучи, снег на площади подтек, в проходах образовались лужи, хлюпала вода, к ногам липла грязь.