Бальсене приглашала гостей в горницу, но Акелайтис, как и в тот раз, отговаривался:
— Матушка, у вас на дворе так хорошо, а тут и палисадник с зеленой рутой. Прикажи девушкам вынести лавки сюда, к забору. Посидим, потолкуем на солнышке.
Девушки вытащили длинную скамью, стол и две лавки покороче, Акелайтис сел посередине и других уговаривал садиться. Но крестьяне стеснялись барина. Тогда Бальсене снова заговорила, как и в тот их приезд, восхищаясь его речью:
— Вы так складно по-литовски разговариваете — даже слушать одно удовольствие. А наши паны что и скажут, то уж не по-людски, еле разберешь. Кто же вас так обучил по-нашему?
— Кто обучил? — словно удивился Акелайтис. — А такая же матушка-старушка, как и вы. С колыбели, с юных дней я иначе и не разговаривал, как по-литовски.
Крестьяне внимательно слушали. Акелайтис повысил голос:
— Выйдя в люди, научился я по-польски, по-русски, по-немецки и по-французски, знаю итальянский, латинский и греческий, но, поверьте, для меня нет другого такого прекрасного языка, как литовский. Я всем это говорю. В позапрошлом году написал об этом в одной польской газете.
Странным казалось крепостным, что барин так славословит их язык. Пятрасу было приятно это слушать, у, него даже глаза разгорелись. Акелайтис продолжал:
— Не я одни так полагаю. Есть немало ученых, восхваляющих наш прекрасный язык, есть и люди, много написавшие по-литовски. В позапрошлом году я гостил в поместье Свирлаукис у пана Смуглевича. Проживал там вместе с нами и Симанас Даукантас, шестидесятипятилетний старичок. Ему для здоровья нужна легкая работа — побольше движения. Так он, бывало, дровишек на растопку расколет, хворост порубит, на огороде покопается, пугала мастерит, чтоб воробьев от конопли отгонять… Но очень ученый. Много книг сочинил — и все по-нашему. Твердо решил ни на каком другом языке не писать, только по-литовски. А как чудесно он описывает прошлое Литвы, ее борьбу против супостатов, нравы древних литовцев! Какие тогда в Литве росли леса! Была она вольным краем. Не знали тогда ни чужеземных губернаторов, ни становых, ни жандармов.
— Пятрас! — вдруг вспомнил паныч. — Я видел у тебя на полке эту книгу — "Нравы древних литовцев".
— Да, — подтвердил Пятрас, — но там сказано: книгу эту сочинил по древним писаниям Иокубас. Лаукис.
Паныч усмехнулся.
— Это и есть господин Даукантас. Он по-всякому себя величает, когда книжки издает: и Лаукисом, и Шауклисом, и Гирдянисом, и Рагуолисом, и Вайнейкисом, и Девинакисом, и еще иначе. Видите ли, Даукантас славы не ищет, а, наверно, хочет, чтоб люди думали, будто литовских писателей много, а не он один. Хитер этот господин Симанас — настоящий жемайтис!