— На моем месте?
Ах, понятно, не верит, что посторонний, что бескорыстно околачивается здесь. Только дурак признается, что сам не зарится на такой райский уголок.
Биохимик смотрит на Статкуса трезвым взглядом, оценивающим все, даже возможное заблуждение. Кто его знает, может, и вправду говорит с чокнутым?
— Извините, я, кажется, что-то не так сказал? Лично меня недвижимость не интересует. Мы беседуем чисто гипотетически.
Гипотетически? Одни тут вкалывали всю жизнь, как отцы их и прадеды, а другие — пусть не этот биохимик — на неизвестно каким образом заработанные деньги приобретут райский уголок? Мало того, чуть ли не научно докажут, что рай этот ничего не стоит — снести все и создать заново! Закрыв глаза, без труда представляешь себе двухэтажный коттедж, стриженые газоны, разноцветные шезлонги вместо почерневшей избы и яблоневых зарослей, вместо лезущих из земли корней, переплетшихся с корнями Шакенасов и Балюлисов. Парению новомодной идиллии мешает запах навоза — ветерок доносит от хлева густую вонь. У английского коттеджа навозом пахнуть не должно!
Холодный алый вечер. Предвестник звездного неба и кочующих неподалеку осенних ветров. В гуще лип стонет совенок. Говорят, сова и сама на люди не вылезает, и деток своих не показывает. А утро заблестит росой, ясным солнцем и все больше желтеющей стерней. Надо заснуть, забыться, разделить опасно сблизившиеся времена. Что было — было, что есть — есть, даже если ты и был в прошлом лучше, чем ныне.
Красноватый месяц, розовые купы усадеб, мрачные холодные лица: биохимик Антанас, Стунджюс, Абель, старик Матаушас, Акмонас… Блестит шкура черного, как свежевспаханное поле, коня, роющего копытами землю, аж комья летят. А ну, давай на коня! Лица приближаются, поблескивают зубы, белки глаз. Я же не умею верхом, ей-богу, не умею! На крышах вагонов — да, но верхом? Не заправляй арапа! Кто, как не ты, все призы в уезде загребал! Бок жеребца пышет жаром, словно открытое устье горящей печи, со всех сторон — оскаленные рты… Садись! Нету у тебя дороги назад. С ужасом замечает, что подпруга затянута слабовато. Ловко вознесенный вверх — не руками, нетерпеливым бурным дыханием, — наваливается животом на горячую, потную спину коня, однако правая нога не попадает в стремя, болтается в воздухе над устрашающей пустотой. Может, и видел бы ее, если была бы настоящей, но на ее месте протез того инвалида с палангского пляжа, и не знаешь, какие еще части тела одеревенели у тебя. Все ямки на дворе усадьбы тщательно заравниваются, откуда же вдруг эта ямища? Окружившие хохочут, лязгают зубами.