– Поначалу дико неудобно, особенно для нас, скованных в жестах и склонных к рефлексии северных дур. Но движение в паре возможно лишь тогда, когда ты почувствуешь собственный баланс и научишься им управлять.
– Наверное, это занимает уйму времени.
– В этом процессе нет финальной точки, даже гребаные профессионалы оттачивают в танце мастерство на протяжении всей жизни. А для нас, неподготовленных и неискушенных, все происходит следующим образом: сначала ты – ребенок, шаги, их последовательность, фигуры – все это уже готовые формулы. Учить их и интересно, и утомительно, как азбуку. Как только освоишь базу, тебе кажется, что вот уже все, ты готова танцевать. Но, видишь, какая подстава: хорошие ли у тебя способности от природы или посредственные, прилежно ты училась или не очень, все это становится не столь важным в тот момент, когда ты наконец-то полноценно встаешь в пару. Партнер должен вести тебя не руками, так делает только лох. Хороший партнер едва уловимым движением корпуса подает сигналы, и ты должна следовать за ним.
– Я не понимаю!!!
– Что непонятного? Овладев, как азбукой, приемами, ты считываешь информацию, которая исходит от центра, а поскольку он у вас с партнером общий, информация незамедлительно перетекает в ту часть центра, за которую отвечаешь ты. И твое тело должно отзываться движением.
– А твое отзывается?
– Оно у меня всю дорогу, как оказалось, было скукоженное. А я, сука, не знала! Наше поколение, те, кто вырос в перестройку, это отдельный пипец. Че там в детстве-то было? «Ленин всегда живой и всегда с тобой»? Тоже, небось, плакала? В этом хоре только и можно было дать волю чувствам, а про остальное нас не спрашивали, зато разбирали на собраниях проступки. Со мной девочка за партой сидела, чего-то там накосячила по мелочи, а училка в журнал заглянула, и раз – на весь класс говорит: «Ясно. Безотцовщина». И без того зашуганной, толстой девчонке в ее двенадцать лет! Мать меня классе во втором в музыкальную школу отдала, не сама придумала, соседка, типа, более продвинутая, надоумила. Отцу премию в депо под Новый год хорошую дали, и мать, чтобы не пропил, тут же деньги у него выдрала, заставила пианино недорогое по объявлению купить. Сначала, понятно, ноты-гаммы. Потом дошли до «Лунной сонаты» Бетховена. Меня училка задирала до слез за то, что в нотах ошибалась или паузу не держала… А она или мать, которой эта соната должна уже была во сне сниться, хоть раз меня спросили, что я чувствую, когда пытаюсь ее сыграть? Потом ворвался ветер перемен, и только-только зарождающуюся женственность – сразу в топку вместе с неврастеничкой Карениной и юродивой Мармеладовой. У нас два-три человека во всем классе на самом деле это читали. А чего они понимали, что чувствовали? Им, зубрилам, нужно было свою пятерку в рамках усвоенного текста получить. А у местных парней пользовались безусловной популярностью отвязные девахи, в старших классах умудрявшиеся бросить в копилку по несколько мужиков и еще успевавшие поменять у иностранцев спизженные у отца или дядьки часы на поношенные джинсы и сигареты «Мальборо». Я даже не помню, чувствовали ли мы тогда хоть что-то… Мы об этом почти не говорили. Некогда было чувствовать, все стремительно переворачивалось с ног на голову. А это ведь, Надь, был тот самый возраст, когда гусеница должна превратиться в бабочку. Но так было на моей рабочей окраине, а ты, судя по всему, в другой среде росла, берегли тебя, голос, небось, повысить боялись…