— А у меня Жанка-то сбрендила совсем. В Москву собралась. После всего этого, ну после Маришки-то, понимаешь, она же совсем никакая стала. Да и мне чего-то не по себе, как вспомню эти дела…
Мужики молчали.
Смахнув раз в пятый, наверно, рукавом с лица крохотные непослушные слезы, Виталик с надеждой посматривал на капитана Глеба. Тот, хмурый, не отрывал взгляда от скатерти, все чертил там черенком ножа что-то непонятное. Данилов продолжал делиться с кухонной тишиной своими впечатлениями.
— Как вспомню… Первого мая было тепло, солнце, а второго, когда мы поехали на реку-то, прохладно уже стало, с реки поддувало по-хорошему. Оделись все нормально, в куртках, Назар-то вообще был в камуфляже. Хорошо, что одеться так догадались, посекло нас несильно через одежду-то… Назар тогда суетился все, глушануло его вроде не очень; он как шальной, схватил Маришку, тряс все ее. Она-то уже не дышала, а он трясет ее, дыхание вроде стал делать ей искусственное, я разозлился, насилу оторвал его от девки, чуть не отоварил его сгоряча-то… Д-да, дела наши, делишки…
Не решаясь прервать непонятное и поэтому страшное молчание Глеба Никитина, Герман опасливо затих и осторожно потянулся вилкой к соленым грибам.
Воскресенье. 18.05.
Мальчишник
Истерика Марека впечатляла.
Ворвавшись в квартиру Панасенко, он начал верещать еще с порога:
— Серого убили! Убили! Свояк мне только что звонил, говорит, что весь их милицейский отдел на ушах стоит. Сначала его избили, на лбу синяк, бровь разбита! Оглушили, наверно, Серегу, а потом повесили. Это из-за денег, я знаю, я точно знаю, и из-за долгов его дурацких!
Взъерошенный, в турецком джемперке с оленями и мятых серых брюках, Марек суматошно скакал через всю кухню от двери к балкону, дергая за руки то одного приятеля, то другого. На его худенькой скуле бело выделялся мощный слой пластыря, левый локоть был забинтован так же прочно и толсто.
Герман сграбастал его за одежду:
— Стоп, не суетись, остынь. Плесни-ка ему коньячку, Виталик.
Марек громко глотнул, выдохнул и чуть не отшвырнул пустую рюмку.
— …Свояк говорит, что натоптано там, вокруг дачи, следы женские и помада еще есть на стаканах. Может, наркоманки это, в поселке-то у свалки их полно, они молодые ведь, жилистые, запросто подвесить Серегу могли, да еще и оглушенного-то…
Настойчиво прижимая Марека к диванчику, Данилов с негромкой солидностью продолжал его уговаривать:
— Садись, садись, сейчас ты нам все подробно расскажешь, без истерики. Выпей еще, продышись.
И опять…
Промежутки тишины, все чаще и чаще возникавшие в последние минуты в небольшой кухоньке, напоминали сгустки страхов с мерзким запахом погребального ужаса. Заботливо задавленный Германом в угол дивана, Марек жевал бутерброд, Виталик, блестя мокрыми глазами, примостился на стуле у краешка стола.