Деминь зачерпнул арахисовое масло указательным пальцем. Мыльная опера сменилась рекламой с яркой извилистой музыкой: два ребенка с родителями бежали к замку, пока рядом с ними скакали большие животные и взрослые в костюмах ростовых кукол. Появилась надпись «Дисней-Уорлд — волшебное королевство. Орландо, Флорида».
Арахисовое масло повисло на пальце, пока он таращился на экран. Мать хотела свозить его в «Дисней-Уорлд».
— Хочешь туда? — спросила Кэй.
Может, она прямо сейчас смотрит на замок, вместе с Томми.
— Нет, — сказал он. — Это фигня.
— Ну и слава богу.
К октябрю Деминь был на полсантиметра выше, чем в августе, согласно отметкам, которые Кэй оставляла карандашом на стене столовой. Когда он смотрелся в зеркало, его подбородок казался более волевым, брови — пушистее. Он не знал, можно ли еще в его лице узнать мамино. Не осталось никаких фотографий, никаких свидетельств.
Мать Роланда, мисс Лизио, тоже работала в Карлоу, в отделе кадров — Деминя постоянно сбивало с толку это выражение. Она оставляла для них с Роландом печенье из магазина «Фуд Лайон» и бутылки с соком. Дома у Роланда они могли смотреть триста кабельных каналов, но вместо этого играли в GTA 2.
Когда Деминь показал Роланду свой дискман и поставил ему Хендрикса, GTA тут же было забыто. Целый месяц они по воскресеньям слушали кассеты из обувной коробки, которую оставил покойный Роланд Фуэнтес-старший. В комнате Роланда они перематывали жизнь его отца на старом кассетнике, спорили, что лучше: петь или играть на гитаре, Оззи в одиночку или с Sabbath (Деминь, приверженец классики, обеими руками был за Black Sabbath). Когда Роланд родился, его маме с папой было по двадцать лет, — они встретились в колледже, переезжали в округ Колумбия и в Монреаль, пока их как-то не занесло в Риджборо, — и Роланд с Деминем слушали записи Адама Анта, Ramones, Clash, AC/DC, Ван Халена, Pixies, New Order, Jane’s Addiction. Оттуда всего несколько часов поисков в интернете до похожих групп. Каждая песня становилась открытием; у них не было никакой подготовки в музыке и к музыке.
— Какая зеленая, — сказал Деминь, когда они слушали микстейп, который мать Роланда записала для его отца еще до рождения Роланда, с коллажем из журнальных вырезок вместо обложки и подписью «Красивая жизнь».
— Ага, — сказал Роланд. — Вообще крутизна.
— Нет, зеленая. Здесь гитара цвета травы.
Не было времени, когда звук, цвет и чувства не переплетались, когда грязные напористые басы не пронизывали его насыщенным удовлетворением, когда оттенки некоторых переходящих друг в друга аккордов не распыляли перед глазами пастель, от которой казалось, будто он держит в пригоршне крошечную золотую птичку. Не только музыка, но и грохочущие поезда и грозы, случайные голоса, всеобщий шум. Перед ним появлялись краски и текстуры, скакали под ритм, или в голове мелькал цвет — инстинктивное ощущение тона, естественное, как дыхание. От конфетно-красного органа «Вурлитцер» его подташнивало, но ему было противно даже представить, что тот может быть какого-то другого цвета. Особенно жуткий джингл из рекламы салона подержанных автомобилей вызывал злющее столкновение зеленых оттенков, и было одно лето, когда он вообще не мог включить телевизор — так боялся, что его подстерегает этот джингл. Двустрочный припев, который он слышал из бумбокса на Фордем-роуд, в такой полноте воссоздавал плещущую синеву реки в Минцзяне, что песня мучила его годами, пока он не нашел ее и не заслушал до тошноты. Он узнает, как творить музыку, подбирать тона под оттенки и переводить обратно в мелодию. Самый чистый и беспомощный способ общения. Он создаст песни, которые передадут ровно то, что он хотел сказать, но при этом только он один их будет понимать. Весь мир услышит просто звук. Все его усилия вечно будут тщетны; этот дар будет принадлежать ему одному.