Перекресток утопий (Судьбы фантастики на фоне судеб страны) (Ревич) - страница 118

Примеры можно множить и множить, но не достаточно ли? Однако я пока обращался к одноклеточным произведениям. Приведу еще несколько примеров произведений, в которых признаки НЛ предстают перед читателем в комплексе. Это, так сказать, вершины, НЛ в квадрате. Такой довольно исчерпывающей энциклопедией НЛ может служить повесть Дмитрия Сергеева "Завещание каменного века" /1972 г./. Там есть все. И оживление замерзшего трупа; и цивилизация на иной планете, которая сама, конечно же, загнала себя в тупик слишком большим благополучием; и разумная машина, жаждущая власти и взбунтовавшаяся против своих создателей и еще многое другое, заимствованное из десятков аналогичных книг. Сюжетная путаница, калейдоскоп невероятных событий мешает разглядеть персонажей повести, даже главный герой - рассказчик - совершенно безлик; можно подумать, что герои надели те самые гипномаски, которые были в ходу у обитателей планеты Земетра, дабы всем быть одинаково и неразличимо красивыми. И это, пожалуй, единственно запоминающаяся деталь в повести, хотя автор не заметил, что она работает против него, Следующий роман одним из старейших научных фантастов рекомендован как удачное произведение о гармоничном обществе будущего. Ответственная рекомендация... Но вот мы раскрываем книгу. Действие происходит лет через двести, но никаких сведений о тамошней социальной "гармонии" мы не обнаружим, и каким путем она достигнута, тоже не узнаем. Зато в этом гипотетическом обществе по каждому поводу возникают легенды, так что невольно появляется мысль: не вернулось ли человечество к мифологическому уровню осмысления действительности? В наличии также летающие блюдца, говорящие дельфины, красивые инопланетянки и прочее. Но главное содержание романа В.Щербакова "Семь стихий" /1980 г./, его, так сказать, нестандартность вовсе не в этом. Примерно полкниги автор живописует амурные похождения сорокалетнего журналиста по имени Глеб, начиная с элементарного подглядывания за купающейся девушкой. При этом автор не забывает подчеркнуть, что купальщица была нагой; стал бы в самом деле его герой тратить время, если бы хорошенькая нереидочка оказалась бы в купальнике! Впечатляют и прочие встречи Глеба с женщинами, особенно одна, в которой герой явился на свидание к даме сердца, а на ее месте оказалась другая, что было обнаружено лишь, как бы это сказать помягче, после окончания церемонии. Мимоходом заметим, что другой была инопланетянка, но тоже, разумеется, прекрасная. Одновременно в романе пропагандируется проект улавливания солнечной энергии, которой его организаторы намереваются подогревать океаническую воду. Но и это чудовищное с экологической точки зрения предприятие не позволяет ответить, по крайней мере, на один из многочисленных вопросов, возникающих при чтении "Семи стихий": зачем автору понадобилось так далеко забираться за хребты веков, ведь измываться над океанами, к несчастью, удается и в наше время, равно как и подглядывать за купающимися девушками, если, конечно, в этом мероприятии есть суровая необходимость. Второй роман Щербакова "Чаша бурь" /1985 г./ выглядит приглаженнее. В нем нет ни двадцать вторых веков, ни глобальных проектов. Действие перенесено в сегодняшний день. Правда, главный герой Володя, фантаст и археолог, точная копия Глеба из "Семи стихий". Отчества его мы так и не узнаем, хотя Володечке тоже уже за сорок. Сохранилась и главная черта Володи-Глеба. Вы догадываетесь, о чем я говорю? Как и у Глеба, инопланетянки чередуются с землянками /можно так сказать?/. Но в романе сделана скидка на подростковую аудиторию, интим изображается тонко, завуалировано, акварельно. "В коротких промежутках между репликами мы целовались". И все. Есть в романе и фантастика: расширенный и обогащенный сведениями из атланто- и этрускологии вариант сюжета №2. Земля превращена в арену противоборства двух враждующих внеземных цивилизаций - атлантов и этрусков. Мерзкие атланты /они не славяне/ крадут с Земли предметы, свидетельствующие о существовании Атлантиды, лишая людей возможности проникнуть в глубины собственной истории. Этруски довольствуются копиями. Собственно в этом и состоят их разногласия. Повествование время от времени перебивается фантастическими пассажами, вроде такого: "Однажды на рассвете постучат в окно. Сначала тихо, потом сильнее. Три раза и еще семь раз. Вам захочется открыть окно, но вы не подходите и не открывайте. Знайте: это прилетела металлическая муха разрядить вашу память, освободить от воспоминаний... " /Что за дура: если прилетела с такой целью, к чему стучать?/ О, Боже, зачем все это? Зачем? Зачем атланты, зачем этруски, зачем карлики мкоро-мкоро? Если только с популяризаторской целью, то совершенно необходимо следует отделить действительно научные сведения от произвольных выдумок автора. Иначе в голове любознательного читателя возникнет каша. И не лучше ли ему сразу обратиться к первоисточникам? Тогда он узнает, например, что специалисты называют абсурдом идею о близости русского языка к этрусскому, пропагандируемую Щербаковым в романе. Уже упомянутый Никитин пошел еще дальше. Он сообщает, что древние греки и даже не греки, а ахейцы ХIII века до Р.Х., штурмовавшие Трою, на самом-то деле были древнерусского происхождения... Но даже если бы историко-лингвистические упражнения авторов были плодотворными, сводить фантастику к изложению археологических гипотез - значит ограничивать и обеднять ее художественные возможности. Толстые романы с поцелуями, во всяком случае, для этого не требуются... А к Никитину придется еще вернуться...