Но я бы не стал именовать их инородцами, скорее уж – «разнородцами», по аналогии с разночинцами, которых так звали совсем не потому, что они дослужились до разных чинов: коллежский асессор, надворный советник… Нет, это были люди, вышедшие, выломившиеся из своих сословий (дворянства, духовенства, чиновничества, купечества, мещанства), образовав новую страту со своими целями и идеями революционного обновления общества. Пути назад им уже не было. Так же и «разнородцы» оторвались от родных этносов многоплеменной империи, образовав, как сказал бы Лев Гумилев, «консорциум», интересы которого были кровно связаны с судьбой большой России. На исторической родине, а она есть не только у евреев, делать им было нечего: там местные повара готовили свои острые блюда. Печальная судьба красных латышей, эстонцев, финнов, венгров, поляков, вернувшихся к себе на родину, тому свидетельство. Так вот, эти «разнородцы» больше всех стремились к восстановлению империи, рассчитывая на высокий статус в правящем слое. О том, что революция пожирает своих детей, эти марксисты, знавшие назубок историю Великой французской революции, как-то забыли. Они-то и собрали, склепали, сшили суровыми нитями, не считаясь ни с чем, СССР, в основание которого для прочности по старинной традиции и был замурован их мятежный прах.
Если бы во власти после революции царили политики, представлявшие исключительно русский народ, уставший от имперской ноши и донорства, осмелюсь предположить, что страну не собрали бы. Даже казаки хотели самостийности! Встал бы министр из вятских и сказал: «Да пропади они пропадом со своими арыками, акынам, кишлаками, кунаками и шашлыками. Без них проживем!» Товарищ министра, воспитанный на статьях Михаила Меньшикова, добавил бы: «А Польша в благодарность за дарованную свободу должна забрать от нас своих евреев! Пусть возвращаются, откуда пришли!» Был бы тогда у нас великий Советский Союз? Нет, боюсь, не было бы…
Но вернемся в 2008 год. За несколько дней до нападения на Цхинвал я ехал на праздник поэзии в село Багдади на родину Маяковского, где не был без малого тридцать лет. Когда проезжали через Гори, меня удивило обилие военной техники, офицеров и солдат на улицах. Сопровождавший нас литературовед с лицом Джеймса Бонда туманно объяснил: толи учения, толи народные гуляния, толи день открытых казарм. «Гулянья – так гулянья…» – пожали мы плечами: наши сердца рвались в пенаты великого «горлана-главаря». После скромного «рецетала», по размаху даже не идущего в сравнение с прежними советскими праздниками братской поэзии, состоялось обильное застолье, вполне на уровне застойных пиршеств, и потчевали нас в том же самом горном ресторане, где мы гуляли 28 лет назад. Захмелев, подруга моей литературной молодости поэтесса Мзия Хетагури, с которой мы в 1980 году стали лауреатами премии ЦК ЛКСМ и СП Грузии имени Маяковского, отозвала меня в сторону и, дыша барашком в молодом вине, жарко зашептала: