С этими словами Отто отступает, и мало-помалу, не сразу, но праздник на площади возобновляется.
– Ну, – спрашиваю я, склонившись к нему, – ты хочешь остаться?
– Хочу.
– А с чего бы это, Коул, а? – Я нагибаюсь так низко, что наши носы почти соприкасаются.
– Да знаешь, – улыбается он, – погода нынче уж больно хороша.
Фыркнув, я выпрямляюсь, но его пальцы пробираются к моему затылку, перебирают волосы, Коул притягивает меня к себе ближе, ближе, пока мы не соприкасаемся лбами. Его рука опускается мне на плечи и ниже, по спине. На этот раз я не отшатываюсь.
Он целует меня в нос.
– Лекси.
И целует меня в щеку.
– Я хочу остаться здесь.
И целует меня в шею.
– Потому что здесь ты.
И я чувствую, что он улыбается.
Праздник идет на убыль, и жители деревни расходятся по домам, и все постепенно замирает, кроме его рук, сжимающих мои. И его губ, приникших к моим. Я отстраняюсь, чтобы заглянуть в его большие серые глаза.
– Не смотри на меня так, – просит он с тихим смехом.
– Как?
– Как будто я не взаправдашний или не взаправду здесь. Как будто я могу раствориться в воздухе.
– А ты можешь? – спрашиваю я.
Он хмурится, выпрямляется и разворачивается так, чтобы видеть меня.
– Надеюсь, что нет. Это место – единственное, где я хочу быть.
* * *
Позднее тем же вечером рядом со мной в кровати вертится Рен, и это радует меня, как никогда. Я позволяю ей перетянуть к себе все одеяло, устроить из него гнездо, и только легонько шлепаю, ласково, нежно. Я хочу увидеть завтрашнее утро, ее куколок из хлеба и ее игры в коридоре. Я хочу увидеть, как она взрослеет, день за днем, у меня на глазах.
За стенами дома дует ветер.
Я улыбаюсь в темноте. Луна не светит, и тени не пляшут на стенах. Скоро придет сон. Закрыв глаза, я вижу лицо ведьмы, развороченный череп, робко проросший сквозь него цветок. То, как ее неутолимая ярость превратилась в нечто иное, стоило ей увидеть свой дом. Свой сад. Я надеюсь, что она обрела покой. Мне хочется понять, что это такое, покой, – не то ли, что я чувствую сейчас, что окутывает меня покрывалом, прохладным и уютным. В тишине я воображаю, будто слышу, как отцовский голос нашептывает мне истории, слышанные уже тысячу раз. Истории, помогающие верить, что он близко, рядом.
Ветер на торфяных пустошах – штука непростая. Он всегда таков. Он меняет свой голос и придает ему любую форму. Захочет – станет длинным и тонким, чтобы проскользнуть под дверью, захочет – будет плотным и дышащим, чтобы казаться чем-то весомым, из плоти и крови.
За эту новую историю я стану крепко держаться, спрячу ее рядом с папиными сказками на ночь, рядом с рассказами Магды за чаем. Я буду помнить все.