Но Гумбольдта занимало не только это. Один из самых популярных циклов лекций Канта в Кёнигсберге (теперь это российский Калининград, но тогда город принадлежал Пруссии) был посвящен географии. Более чем за сорок лет Кант прочитал этот цикл лекций 48 раз{194}. В своей «Физической географии» – так назывались лекции – Кант утверждал, что знание – системная концепция, в которой отдельные факты должны быть элементами более широкой структуры, иначе они лишаются смысла. Для объяснения он прибегал к образу дома: прежде чем возводить дом кирпич за кирпичом, часть за частью, необходимо представить все здание, каким оно будет. Именно эта системная концепция впоследствии стала стержнем последующего мышления Гумбольдта.
В Йене с этими идеями нельзя было разминуться: все говорили только о них, и, как заметил один приезжий британец, «городок был самым модным центром этой новой философии»{195}. Гёте восхищался Кантом и прочел все его труды; Вильгельм был так увлечен, что Александр беспокоился, как бы его брат «не заработался до смерти», засиживаясь над «Критикой чистого разума»{196}. Один из учеников Канта, преподававший в Йенском университете, сказал Шиллеру, что через столетие Кант будет известен как Иисус Христос{197}.
Больше всего участников кружка в Йене интересовало соотношение между внутренним и внешним миром. В конечном счете это приводило к вопросу: как оказывается возможным знание? В эпоху Просвещения внутренний и внешний миры рассматривались как совершенно разные явления, но потом английские романтики, такие как Сэмюэл Тейлор Кольридж, и американские трансценденталисты, такие как Ральф Уолдо Эмерсон, заявили, что раньше человек был един с природой – в давно завершившемся золотом веке. Это утраченное единство они и мечтали возродить, настаивая, что сделать это можно только средствами искусства, поэзии и чувств. По мнению романтиков, природа может быть понята только через самопознание.
Гумбольдт был поглощен теориями Канта, и позднее он поставит у себя в кабинете бюст философа и станет называть его «великим философом»{198}. Даже спустя полвека он еще будет повторять, что внешний мир существует в том виде, в каком мы представляем его «внутри себя»{199}. Как он сформировался у нас в мозгу, так он и формирует наше понимание природы. Внешний мир, мысли и чувства «переходят друг в друга», – напишет Гумбольдт{200}.
Гёте тоже не оставляли равнодушным эти идеи «самости» и природы, субъективности и объективности, науки и воображения. Он развил, например, теорию цвета, в которой объяснял, как воспринимается цвет, – концепция, в центре которой оказалась роль глаза, приносящего во внутренний мир мир внешний. Гёте утверждал, что объективная истина достижима только посредством совмещения субъективного опыта (например, зрительного восприятия) и силы мысли наблюдателя. «Обманывают не чувства, – настаивал Гёте, – обманчиво суждение»