И вот однажды, после трех десятков лет с маминой последней поездки, я посадил ее на поезд. Поскольку одно купе отвели под вещи, другое было переполнено. Было душно и полутемно. Мы ехали в Бухарест. Уже через два часа езды зашли таможенники, а потом пограничники. И мама прижала к груди чемоданчик, которым дорожила больше всего. Но и таможенники, и пограничники смотрели только на этот чемоданчик. Один из них как-то неловко пнул старуху, она ойкнула, чемоданчик рассыпался, и выпорхнули оттуда почетные государственные награды, старые фотографии, оставшийся от мужа рисунок – ее портрет, карандашный набросок да партбилет в корочках, на который парень не обратил никакого внимания, иначе б потребовал за провоз документов…
Потом были таможенники с румынской стороны, тех быстро утихомирили: пассажиры скинулись по бутылке водки на румынского брата. Уже в Бухаресте маму посадили на тележку поверх чужих чемоданов и повезли по платформе тоже как вещь, но уже совсем лишнюю, незастрахованную, за потерю которой отвечать не придется, так что рабочий буркнул что-то вроде: «Перегруз». И ему пришлось дать бутылку…
Поселились мы в специально отведенной для репатриантов гостинице. С матерью в одном номере. Там-то она впервые и стала опробовать головой стены. Поднималась ночью и стучала…
Потом спрашивала меня:
– Это Киев? Тогда надо звонить Михаилу.
Михаил – это ее двоюродный брат, из Киева давно выехавший в Америку. Про то, что он уехал, ма-ма, конечно, забыла, а про то, что жил в Киеве, помнила.
По случаю первомайских праздников не было самолета, и мама трое суток билась по ночам головой о стены. С самолетом же было и того хуже. Еле втащил. Когда стали раздавать обед, она даже не притронулась.
– Одно из двух, – сказала, – либо отравлено, либо платить надо золотом…
Другой валюты мама не знала.
А все началось со страха.
Где-то году в 1937–1938-м отец, художник, находился на действительной службе в армии в чине офицера и в качестве начальника клуба. Старший и младший комсостав, как известно, в те годы был репрессирован почти поголовно. И мать, тогда молоденькая преподавательница музыки в том же клубе, ежедневно ждала стука в дверь. Ей и до сих пор кажется, что вот сейчас возле дома притормозит машина, раздастся лай собаки, чьи-то шаги…
– Кто, кто там?
– Да никого, мама.
Черт бы взял эту машину, этот скрип шагов, эти пьяные голоса.
Стук в окно. Стук в дверь. По праздникам. Под выходной. Когда Анну Андреевну Ахматову спрашивали о ком-то: «За что взяли?» – она почти кричала: «Пора понять, что людей берут ни за что…»