Хозяина лавки никто не тащил, он дополз сюда сам.
Зиг не раз наблюдал такое в Довере: солдат с оторванной челюстью и без ног полз две мили до базы, чтобы умереть в своей кровати. Никто не цепляется за жизнь с таким упорством, как обреченные на смерть.
Зиг еще раз осмотрел кровь на кресле, столе и даже пресс-папье. Что заставило Цезаря ползти так далеко?
Он перевернул тело на спину. На губах лежащего лопнул пузырь слюны, смешанной с кровью. Старик еще дышал.
– Цезарь… Цезарь, вы меня слышите?
Старый фокусник не пошевелился, однако глаза его все еще были открыты, реагировали на свет. Кожа сделалась серой, как шкура слона. Недолго осталось.
– Цезарь, если вы меня слышите, моргните!
Старик не моргнул и только смотрел на Зига с выражением величайшего покоя. На лице – никаких следов страха. Он знал, что умирает.
Зиг хотел было что-то сказать, как заметил…
Цезарь держал в руке какой-то предмет – квадратный, серебристого цвета. Фотографическая рамка. Старик прижимал ее к груди. Вот ради чего он полз.
– Кто это? Вы? – спросил Зиг, потянув на себя рамку.
Цезарь одними глазами сказал «да», но не отпустил предмет.
Хотя рамка была измазана кровью, Зиг смог разглядеть изображение – поблекшая цветная фотография восьмидесятых годов: пожилая пара на борту круизного лайнера. Волосы мужчины гуще и темнее, но вне всяких сомнений на фото – сам Цезарь, обнимающий за талию какую-то женщину.
Характерная для круиза поза, спасательный круг с названием корабля «Си Дрим» на заднем фоне. Судя по внешности, Цезарь в то время был настоящим бычарой, на котором едва сходилась гавайская рубаха. Господи, а смеется-то как – во весь рот… камера запечатлела момент счастья.
– Жена? – спросил Зиг, вспомнив похожую фотографию с собственной супругой, сделанную во время круиза по случаю его тридцатилетия на речном пароходе в Нью-Орлеане.
Стал бы он сам ползти через весь дом, чтобы последний раз взглянуть на такой же снимок? Вряд ли.
– С-самолет… – булькая, произнес Цезарь.
Его лицо омрачила печаль.
– Вы не виноваты. Вы не могли знать.
Цезарь покачал головой.
– Я… я знал, что он… – Старик силился выдавить из себя слова, – я говорил… что Гудини… говнюк.
– Это все из-за меня. Это я убедил вас передать ему сумку. Я виноват. Простите меня, Цезарь!
Старик опять покачал головой. Он пытался что-то сказать, язык его не слушался. Лицо приняло сердитый вид. Нет, скорее раздосадованный, потом раздраженный и наконец обреченный. Эмоции быстро сменяли одна другую. Зиг наблюдал подобное явление, много лет назад работая в больнице. Лицо человека на смертном одре выдает каждую мысль, все фильтры отключаются, глаза превращаются в открытую книгу страстей и движений духа. Каждая законченная мысль пробегает по синапсам, как разряд молнии. Говорят, перед глазами умирающего проносится вся жизнь. И его реакция на эти мысли становится видна всем.