Но в обычные будничные дни, по общему молчаливому соглашению, к Веревцову заходили только за делом. Он был вечно занят, и жаль было отнимать у него время. Но и при каждом случайном посещении он немедленно поднимал гостеприимную суету, принимался топить камин и стряпать, вдобавок серьёзно обижаясь, если гость брался за топор, чтобы наколоть дров. Гостю приходилось сидеть на месте и с вытаращенными глазами ожидать "приёма".
-- Заходите! -- продолжал приглашать Василий Андреич. -- Пообедаем!..
-- Каша, небось!.. -- буркнул Ястребов. -- Слуга покорный!..
-- Хотите, куропаток изжарим? -- насмешливо прибавил он. -- Жирные!..
И он положил руку на связку белых птиц, привязанных к его поясу.
Василий Андреич смущённо заморгал глазами. Ему было трудно сказать: "Нет!" кому бы то ни было, тем более товарищу.
-- Или хотите, -- безжалостно продолжал Ястребов, -- я их оставлю вам для пирога воскресного?..
Для Ястребова не было ничего святого. Когда у Марьи Николаевны Головинской, составлявшей украшение пропадинского общества, родился первый сын, Ястребов, заменявший акушера, заявил, что ребёнок очень похож на обезьяну. Положим, Витька уже третий год мстил за оскорбление, вырывая при каждой встрече своими цепкими ручонками целые горсти волос из мохнатой бороды старого охотника, но репутация злого языка так прочно установилась за Ястребовым, что даже Ратинович, эсдек, человек, для которого тоже не было ничего святого, и который вообще рекомендовал старшим наслоениям пропадинской колонии проситься в богадельню, побаивался этого угрюмого старика и оставлял его в покое. Связаться с Ястребовым было тем более небезопасно, что он был охотник переводить шутки в дело и только с месяц тому назад наглухо заледенил единственный выход из квартиры доктора колонии Кранца, т. е. притащил ночью ушат воды и забросал дверь толстым слоем мокрого снега, который тотчас же отвердел как мрамор. Кранц принуждён был просидеть в плену почти до обеда, пока соседи заметили его беду и разрушили укрепление.
-- А это что? -- продолжал Ястребов. -- Опять дудка?..
Он подхватил колоду и одним широким взмахом забросил её высоко на крышу.
-- Которая это? -- спросил он более дружелюбным тоном.
-- Пятая! -- сказал Веревцов с невольным вздохом. -- Нужно ещё десять!..
Долбить колоды было так трудно, что он опасался, что не успеет приготовить достаточного количества к наступлению лета. Вдобавок лес для колод попался ему дурной; он собрал его в половодье на речке, протекавшей мимо его владений, но на верховьях её росли деревья с витыми стволами, твёрдыми как железо и склонными от высыхания раскалываться по спирали.