— Ты чего лоб морщишь?.. Доволен ли службой?
— Так точно, ваше императорское величество!
— Хлеба хватает?
— Так точно, ваше императорское величество!
— Садись…
— Третьяков, стой! Отвечать, как мне…
— Кто твой духовный… Отставить! Кто такие внутренние враги?
Третьяков тяжело дышит. Лицо бледно и потно. Колени и руки трясутся.
— Что, размочило?.. Ты у меня про маменьку забудь! Я из тебя пироги вытрясу! Са-дись… Спрошу потом. Приготовься!
В этом духе урок продолжается часа два. Горячий туман то и дело застилает глаза, натекают руки, и пальцы жмутся в кулак.
Наконец мы свободны. Часок досуга под недремлющим оком «трынчика».
II
Зажгли огни. Пришли с занятий старослужащие.
— Ну, вы, серые!..
— Дорогу!..
— Кипяточку!..
— Ну и службы ж вам, братцы!
— Как медному котелку!..
— Ну и шляпы!..
— Ну и «кобылка».
Я отхожу в темный угол к окну и гляжу на огоньки города — вольные, приветливые. Перед глазами проносится иная жизнь — тоже нерадостная, тоже суровая. Далеко, далеко гудит паровоз…
Кричит дневальный:
— Забирай чашки, выходи строиться!
После ужина опять словесность.
— Третьяков, пой «Последний нонешний денечек».
— Господин учитель…
— Пой!
— Не могу…
— Бег на месте… Отставить! Руки на бедра! Гусиным шагом, кругом коек обеими ногами: прыгай и присядай. Ну!..
Слышится жалобный, плачущий голос — «Последний нонеш…»
Смеется учитель, смеется старая казарма. Третьяков поднимает руки к лицу, падает на койку и начинает трястись и рыдает громко на весь взвод.
— Хаай… хаай… хаай…
Из четвертой роты через досчатую стенку густым басом несется: — Шкура!!!
Учитель сконфужен. — Ну, баба!.. Распустил нюни. Иди, оправься! Остальные — построиться!..
Идем к лестнице… — «Подтянуться». Потом маршируем.
— Ногу выше! Шире шаг! Ать… два… три… Шире шаг! Аааа, так… вы так… мать…
— В одну шеренгу, стройся!.. Бегом марш!
И начинается бег: пять, десять, пятнадцать минут, до изнеможения.
— В ногу! в ногу… мать!
Иногда на шум из канцелярии выйдет фельдфебель и оборвет учителя.
— Ну, ты… Идиот!.. Дежурный, роту на песни!
Нас ведут во второй взвод. Нехотя собираются старослужащие.
Нас сжимают со всех сторон. На середину выходит запевала — черноусый, круглолицый украинец Левенчук.
— На месте. Шагом марш!
— «Взвей-тесь, со-ко-лы, орла-ми»…
Потом танцы. Гремит бубен, ревет гармоника.
— Шире круг!
— Угу… уууу… — кричит детина саженного роста и, перегнувшись вправо, мелкой дробью несется по кругу.
— Бррр… — вторит ему другой. В казарме хохот. Настроение поднимается. Молодых пробуют «вызвать», потом выпихивают на середину.
— Иди, не упрямься, — шепчет мне старый земляк-рабочий Ястребов. — Без смеха нельзя — пропадешь!..