сигарет за «атас, заготовку, уборку»
[92], к тому же здорово просрочил с возвращением взятого в долг на соседнем бараке блока тех же сигарет.
Словом, кидало Тёму из крайности в крайность.
И крайности эти часто друг друга люто исключали. Такое в зоне совсем нежелательно, зачастую и наказуемо, в чём своя жестокая, но всё-таки логика, присутствует.
Пришло время и ему за свои метания отвечать, задуматься над вечным арестантским вопросом: — «Ты кто по жизни? Как срок сидеть будешь?». Были и задушевные беседы на ту же тему «в углу» и жёсткие нотации с несильной, но обидной пощёчиной.
Всё это видно здорово перегрузило и без того не богатырскую психику Тёмы.
В итоге случилось то, о чём на зоне говорят «у него гуси полетели», «бак потёк», «крышу снесло».
Словом, тронулся парень умом.
Не так, чтобы сильно, но заметно. То и дело стало появляться на его лице блаженное выражение, всё чаще в одиночку вышагивал он на плацу, что-то нашёптывая, то кивая самому себе, то плавно разводя руками. В целом, его сумасшествие было мягким, незлобливым, неопасным.
Только от этого таковым быть не переставало.
Вот такую меру наказания определил ему чёрный зверь за все былые промахи, и напомнил, что в зоне жизнь без черновиков, сразу набело пишется.
Силён хищник, бок которого является лагерным плацом!
Только не безграничны его силы.
Держащих спину прямо, самостоятельных и независимых он не трогает. Следит с настороженным интересом, отслеживает каждый шаг и поступок, ждёт, пока кто-то оступится. Немного таких, с прямой спиной, совсем немного в арестантской массе. Даже не буду называть их имён и прочих примет, чтобы лишний раз не провоцировать вспышку хищного внимания со стороны зверя. И такие арестанты выходят на плац, и ноги их, обутые в негнущиеся и звенящие на морозе «коцы», выстукивают по тверди плаца, а точнее, по плоти чёрного зверя, обращённое к этому зверю ёмкое и многозначительное: — «На-кось, вы-ку-си!..».
Признаюсь, очень хочется походить на этих людей. Мечтаю, чтобы начали они меня считать своим. С этим обязуюсь и срок выдюжить.
А зверь, он и есть зверь. Роль его — санитара-выбраковщика — самой природой определена. На то и зверь рядом, чтобы человек о человеческом не забывал…
Всё в жизни человеческой, как и сама эта жизнь, имеет своё начало и своё завершение.
И арестантский срок, какой бы необъёмной и непоколебимой глыбой не казался вначале, всё равно заканчивается.
И свобода, что представлялась тогда недосягаемой, недоступной, задвинутой на самый край горизонта жизненных перспектив, превращается в реальность.