Так вот, этот самый Шахов все время за мной ходил и надоел мне до такой степени, что я не вытерпел и спросил его:
— Чего тебе от меня, в конце концов, надо?
— Ступай ты сам к чорту, — отвечает Шахов.
Тут меня зачем-то отозвали девчата, — кажется, кататься на лодке, и я об этом забыл.
Вечером, когда ложились спать (а спали мы в амбаре при даче у Михальского), слышу, кто-то спрашивает:
— Шахов, а ты куда собираешься поступать?
— Убирайся ты к чорту!
— Да, ведь я по-товарищески спрашиваю.
— Ну, и чорт с тобой!
Утром мы купались на пруду, вдруг Шахов нагишом подходит ко мне и говорит:
— У меня есть к тебе просьба. Хочешь — исполни, а нет — так убирайся к чорту.
— Знаешь что, Шахов, — сказал я в ответ. — Кончили мы оба с тобой среднюю школу и прочее, — и странно, что ты никаких других слов не можешь найти в разговоре. Просьбу я твою, конечно, исполню...
— А... идиот, — буркнул Шахов себе под нос, бросился в пруд и поплыл.
— Чего это он такой? — спрашиваю я Володьку Шмерца, который тут же, рядом, болтался.
— Не знаю наверное! Похоже, мучится тем, что не сможет в вуз поступить. А верней всего, из-за Стаськи Велепольской. Ты слышал, ведь она...
— Знаешь что, Шмерц, — перебил я его. — Бил я тебя и не раз и не два, и если хочешь, чтобы я тебе причинил копф-шмерц...
— Да нет, не хочу, не хочу, — ответил Володька и спешно полез в воду. А копф-шмерц, это по-немецки значит: двинуть в морду, и так Володьке угрожали всегда, когда он начинал сплетничать.
Но Шахов все-таки очень странный. По-моему, он какой-то недоделанный.
14 июня.
Был я у Ваньки Петухова на фабрике. Оказывается у них теперь Никпетож работает кружководом по обществоведению.
— Вот, небось, — говорю я Ваньке, — здорово вам с ним!
— Здорово, да не больно, — отвечает Ванька.
— А что? Ведь, он хороший парень.
— Парень-то он, может, и хороший... по вашему, по-второступенскому. А у нас... не совсем.
— Да чем же? — спрашиваю.
И даже обиделся чуть-чуть за Никпетожа. Но узнать не удалось, потому что Ваньку сейчас же оторвали. Ванька на фабрике — словно милиционер на перекрестке. Делает он сразу тысячу дел. Всюду его тянут, то-и-дело отрывают, так что говорить с ним совершенно нельзя (а мне как раз нужно). У него чортова партнагрузка. Как раз тогда, когда я с ним говорил, в фабком входит какой-то длинный парнина — и Ванька, перервав разговор, прямо на него:
— Ты чего, Пашка, портками трясешь?
— То-сь, как трясу?.. Я, стал-быть...
— Стал-быть! Что сегодня вечером делаешь?
— Я... вот такая вещь... Я вот, что тебе хотел сказать...