Придите, наконец, ко гробу сего великого пастыря, пастыри Церкви Русской, и научитесь у сего отшельника, оставившего мир, пастырствовать в мире. Хотя у этого монаха-схимника и не было прихода, прямо вверенной ему паствы, однако едва ли и многие архипастыри имели так много пасомых, так много духовных чад, как покойный батюшка отец Амвросий. Тут всякий, кто только ни приходил к нему, кто ни открывал ему своей души, всякий становился сыном многолюдной его паствы. Тут было удивительное общение душ пастыря и пасомых. Придите, пастыри, и научитесь здесь пастырствованию. Вы скажете: зачем и как нам учиться пастырствованию, когда сила последнего подается всем пастырям одинаково в хиротонии? Да, правда, эта сила одна у всех. Но уметь ею пользоваться для дела Христова далеко не все могут одинаково. И воистину сказать: едва ли многие пастыри умеют пастырствовать так, как должно и как именно пастырствовал покойный. Какая сила влекла к этому старцу-монаху людей всяких званий и положений? Какой мощью он неверующих заставлял верить, в отчаявшихся — поселял надежду, злых — делал добрыми? Что помогало ему по вере приходивших к нему творить прямо чудесные деяния: исцелять от болезней, прозревать будущее и т.п.? Да вот именно его пастырское уменье пользоваться благодатью Христовой. Не мне говорить о недостатках нашего пастырства. Но я скажу только о тех отличительных чертах пастырствования покойного, которые так редко встречаются в наших теперешних пастырях. Сравните вы отношение пасомых к любому священнику и приходящих к покойному старцу. Там они — каждый — твердо помнят свое положение и звание: мужик подходит после барина, богатый прежде бедняка. Придите вы к священнику в семью как знакомый: зачастую вы просидите целый вечер и не услышите ни слова о духовном, о Церкви, о небе; все те же разговоры о мирском, что и у вас. Не так у старца. Пред ним всякий человек чувствовал себя только мирянином; княжеские титулы и графские достоинства, слава и богатства, и знатности, преимущество образования — все оставалось за порогом его кельи: все одинаково видели в нем только Христова пастыря и становились на колена. Все говорили с ним, и он всем говорил лишь о духовном; сказанное им что-либо и житейское непременно истолковывалось как речь о чем-либо духовном. Се — знак того, что тут религия понималась как Царство Божие, как царство совести, как нечто такое, что совершенно противоположно миру. На батюшку смотрели именно как на служителя Бога. И он властительствовал над совестью; ее он врачевал. Чем и как умел покойный пастырь всех утешать и обновлять? Страдавшим казалось, что он будто сам облегчал их скорби и печали душевные, как бы беря их на себя. Кроме личного благочестия, кроме строгого и сурового аскетизма — чего нередко можно найти и у многих из наших пастырей, — почивший имел то, без чего,