льшего интереса к опусу в тех кругах, среди которых
Доктрине был дан ход еще прежде ее официального опубликования. Несмотря на обвинения в том, что, дескать,
Доктрина точь-в-точь дублирует
Катехизис,
автор также обращает внимание на то, что было оговорено в предисловии ко второму изданию самого
Катехизиса: изложение какого-либо учения в диалоговой форме старо как мир, а потому не может быть названо чьим бы то ни было оригинальным изобретением. Не будь созвучия в наименованиях, использованный в
Доктрине прием подачи мысли никого бы по большому счету и не задел. Все новое есть хорошо забытое старое. Между тем, судя по реакции на
Доктрину, не лишним будет заметить, что даже в этом плане авторская претензия на новизну себя не оправдала. Тем оно и лучше, ибо таковой претензии вовсе и не было. Автор исполнил то, что хотел — детали же должны волновать лишь тех, кого они коробят и не дают спокойно спать по ночам. Лишние всегда отсеиваются сами собой. А такие, как оказалось, все же имеются.
Далее, во-вторых. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что автор не предназначает предложенную читательскому вниманию пьесу для постановки на сцене. Заключение пьесы само по себе исчерпывающе за это говорит. Впрочем, авторское предположение насчет того, что текст Доктрины может послужить заинтересовавшемуся любителю поводом для кинематографического эксперимента, остается в силе. Мало ли, кого данное чтиво сможет действительно в полной мере заинтересовать.
Наконец, в-третьих. Если Катехизис делает упор на провокацию, которая сразу же дает знать о себе по наименованию текста, то Доктрина предлагает новацию, по сю пору упускаемую из виду всеми теми, кого можно назвать, согласно критериям Гиперанархиста, радикалами: снятие какой бы то ни было ограниченности идеологическими разночтениями и перипетиями. Доктрина — это попытка (автор намеренно делает ударение на этом слове, дабы лишний раз упредить себя от того, чтобы впасть в бред величия) дать адекватный ответ на вызов времени, состоящий в том, что радикал сегодня лишен какого бы то ни было простора для внешнего действия, почему, во имя самосохранения, ему стоит перевести само это действие во внутреннее русло. Внешнее действие нынче бесплодно именно ввиду оголтелого следования отжившим свое идеологическим установкам, представляющим собою скорее досадный груз прошлого, нежели пригодную для приложения на практике рецептуру видоизменения действительности. Не говоря уже о том, что с наступлением третьего тысячелетия массы решительно отодвинуты на задний план истории.