Начал перевязывать одного, а гляжу — не дышит. Руку на шею, где артерия… Всё. Глаза только пальцами закрыл, пока не закоченели, да и головой в сторону показываю. Копытами, значица, грудь смяли.
Не сразу меня и поняли-то. Бабёнка какая-то взвыла было в голос, да и сама себя замолкнуть заставила. Слёзы катятся, саму ажно шатает, но молча!
Снова — ура, и стачечники заколыхались. А потом пальба, залпами! Один, второй, третий! И в атаку!
Смяли стачечников казачки, проломили оборону. И ну конями топтать, нагайками работать! Ярятся чубатые, зубы щерят не хуже коней своих. Даже пена из оскаленных пастей идёт одинаковая!
Один зачем-то на раненых полез, хотя они отдельно лежат, на помостике дощатом. На коне! Зубы щерит, слова матерные выплёвывает. Злой! Глаза ажно белые, а через них сама ненависть бездумная смотрит. Лютая, нерассуждающая. Такого в сечу бы конную, да штобы лава на лаву, а он на безоружных! Берсерк херов.
Бабёнка та самая, зарёванная — перед ним, да и руки в стороны — раненых защищает, значица. Нагайкой! Только осела тяжко, да кровь через платок проступила.
Меня будто вскинуло! Руку в карман, за ножом… а не нащупывается! Сегодня нарошно оставил, штоб если с полицией, то никаких вопросов. Блядь! Знал бы!
Глазами в него вцепился… Ну, думаю, я тя запомню! Свидимся иль нет, не знаю, но запомню! Каждую рябинку твою в памяти отложу! Нос, на сторону свороченный, скулы широкие, со шрамиком. Глаза белесые, усы с рыжиной.
— А, — Слышу со стороны, — бунташник малолетний? Пшёл!
И толчок в спину — сапогом из седла. Ну и пошёл. А куда деваться?! Это потом разбираться начнут, а пока — нагайкой по голове! Или просто — пли!
В сторонку нас попервой, да ещё немножечко казачки повозились. А потом всё, отхлынули от фабрики.
— Отбились, — Зло засмеялся мужчина, стоящий рядом, и дрожащий от холода — кто-то из казачков успел сорвать с него добротную бекешу.
— Пока отбились, — Уточнил второй, — так, по частям, рвать и будут.
Постояли так, да и через Москву до Таганки. Пешком. Прохожие встреченные крестятся, но с разными чувствами. Господа которые, те всё больше брезгливо, с затаённым страхом в глазах. Есть и те, кто иначе смотрит, но осторожно так, потому как казачки! Скажешь што-нибудь, а они ещё разгорячённые, злые. Шарахнут нагайкой через всю морду, то-то позора для чистой публики! И судись потом.
Попроще кто, так почти все с сочувствием, но тоже — всякие. Иные и зло.
— В Таганку, — Зашелестело по арестованным. Ну, хоть какая-то определённость!
И — битом! В камеры понапхали так, што и сесть невозможно. Духотища! Меня и ещё одного подростка, старше примерно на годик — к решётке, штоб продохнуть могли.