тонн Кри Во После лив та клад Буквы вдобавок прыгали, и порой невозможно было определить, которая из них относится к верхней строчке, а какая — к нижней. Короче, никак не прочтешь. Однако я подозревала, что Гейрреду Тальви глубоко наплевать на смысл записки. Он хотел знать, как Золотая Голова выкрутится.
— Придется ехать в Камби.
Против моего ожидания, он не выразил неудовольствия и не посмеялся над моей неспособностью решить загадку сразу.
— Что тебе для этого нужно?
— Ясно что. Лошадь, одежда, оружие — все это я предпочла бы выбрать сама. Деньги на расходы, крон сорок — в серебре и меди. Все.
— А люди?
Вот оно. Проверяет, не сбегу ли я.
— Позволь спросить — ты даешь мне сопровождающих в качестве охраны или в помощь?
Я не думала, что он станет притворяться.
— Пожалуй, все же в помощь, — медленно произнес он.
— Тогда это лишнее. Если бы мне предстояло ехать, скажем, в Тримейн или на южную границу, тогда, может, мне бы кто и пригодился. Но в Камби, где меня многие знают, твои люди только помешают.
— Это довод. Я даю тебе неделю. Но если ты не управишься за этот срок, я все же подошлю к тебе своего человека.
— Согласна. Пусть он ищет меня в гостинице «Оловянная кружка», что в Третьем переулке за Рыночной площадью. Спрашивать нужно Золотую Голову, не Нортию Скьольд. Пусть скажет, что он — племянник каретного мастера.
Сомневаюсь, чтоб Гейрред Тальви знал, что означает сие выражение. Но спрашивать не стал, как не спросил, к чему подобные уловки. В конце концов, я могла с чистой совестью морочить ему голову — хоть и не золотую, но господскую. Если только он уже не заготовил ответный ход.
Это мне и предстояло проверить.
Мы расстались холодно, но не враждебно. Он бы не снизошел до враждебности ко мне, а я не мешаю чувства с деловыми отношениями. Так займемся делом.
Наутро я выехала, оседлав старушку Керли. Пусть я была не в восторге от этой лошади, но она соответствовала тому образу, что я желала себе придать. На мне был приказчичий кафтан из чертовой кожи, стоптанные сапоги и круглая клеенчатая черная шляпа, ничем не хуже тех, что украшали головы добропорядочных сограждан, не так давно толпившихся у моего эшафота. В седельных кобурах было два рейтарских пистолета, и еще при мне был «миротворец», то есть дубинка, залитая изнутри свинцом, — излюбленное оружие горожан (кроме студентов — те предпочитают железные прутья). Единственная роскошь, которую я себе позволила, заключалась в превосходном кинжале левантийской работы, найденном мною в настоящем оружейном собрании, а не в той коллекции древностей и блестящих безделушек. Мой провожатый, по имени Ренхид, — один из тех, что ехал с нами от Кинкара и, видимо, кое-что обо мне слышавший, — всячески уговаривал меня взять венецианскую сандедею о шести гранях. Я отказалась — слишком уж короткий клинок, годится только как церемониальный или, в крайнем случае, для охоты по причине большой тяжести, да и не по женской он руке, даже моей, тут лапа нужна гвардейская. У меня, конечно, тоже ручка не из самых крохотных — будь это так, я предпочла бы стилет, а эдак — кинжал был в самый раз. Вороненую сталь с золотой насечкой скрывали потертые кожаные ножны, а ежели в дороге придется разрезать мясо (на обеденном столе, а не в драке), на то есть славный ножичек, прихваченный мною из «Белого оленя».