А в данном случае намерения открывают безо всякого смущения: «Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом». Ни одно толкование о священности или осквернении брака, о языческой или христианской любви не может оправдать этих фраз, которые можно дополнить десятками и даже сотнями подобных.
Мы видим, как тот, кто счел нужным отказаться от полового равенства (по каким бы причинам это ни было предпринято), не ведает об Эросе, а наслаждение для него не более чем обыкновенная щекотка! Озлобление мира и ожесточенное совокупление — это всего лишь две стороны одной и той же медали, а подчеркнутый аскетизм не что иное, как переиначенное «непотребство»! Эта «воля к власти», подпитывающая деэротизированную сексуальность, в итоге предлагает воздержание и мистический брак. Подобно обществу, основанному на законной моногамии, которое в итоге позволяет процветать проституции! «Христианство дало Эросу отпить яду: положим, он не умер от этого, но выродился в порок» (Фридрих Ницше). Если древний фаллический камень был символом космогонического Эроса, то сексуальность сможет быть важным признаком жизненных процессов. Таким образом, ненависть к миру, безумие в грехах и обесценивание момента, противостояние наслаждению — вот символ существа, которое полностью поглощено сексуальным влечением, но полностью оторвано от воздействия Эроса! И тогда из «любви» полов произрастает «борьба» полов и даже «смертельная ненависть», которые становятся средствами для достижения весьма специфических целей. Это западная форма борьбы Духа против жизненных полюсов. Если мы наконец рассмотрим духовность сугубо полового влечения, эротического удовольствия без помех, то не надо будет удивляться тому, что в словоупотреблении понятие удовольствия стало синонимом радости от свершившегося акта. Но если вернуться к эротическому наплыву, то надо задаться весьма тяжелым для понимания вопросом: как оно может оставаться симпатическим, когда из простого чувства возрастает до уровня настоящего экстаза? Как экстатик покидает «Я», преодолевает барьеры собственной уникальности, сохраняя троичность, проникает в полюса мира, при этом пребывая в опьянении, находит в себе место для соопьянения другого существа? Все описанное кажется просто-напросто невозможным и самой глубокой и последней тайной души. Мы не поднимем завесу тайны, а только лишь подведем к порогу, за которым хранится отгадка. Но подскажем, что все это проистекает из двойственности эротического опьянения.