Мы —мертвецы, мертвецы из великой армии, Самой большой на суше и на море!
Мы беспокойно перепахали поле,
Махали истово серпами и собирали урожай.
И вы закончите то, что мы начали.
И это нас полнит бурлящим потоком,
И все наши симпатии, злоба и споры
Еще бьются ритмичным пульсом в смертной крови, И все, что мы обрели из предложений, Что все земные перемены связаны с нами.
И наши звуки, творения и стихи
Найдут лавровые венки в смертельном свете Нам нужен человек, его взыскуем,
Чтите нас и приносите жертвы, ведь нас так много!
Один из авторитетных исследователей и специалистов по этнографии Липперт сообщает: «Некий африканский вождь удалился из общества путешественников, так как стал страдать головными болями, а потому решил проявить заботу о душе своего отца. В этом кроется выражение воззрений всей первобытной эпохи». Факт интерпретирован весьма неудачно, а потому исследователь предоставил эту возможность нам. Указанный вождь проявляет заботу вовсе не по причине страха перед духом своего отца. Мы должны задаться вопросом: как вдруг мысль могла перейти от головной боли к душе некоего предка? Не проще ли увидеть причину в палящих лучах экваториального солнца, которые напекли голову, а потому и случился приступ мигрени? Разве не такие выводы должен был сделать современный человек, верящий в торжество разума? Нет никакого сомнения, что именно так поступил бы рациональный европеец, но вовсе не интуитивный африканец. Если он, пренебрегая ощущениями, стал искать источник своего недуга в предках, то он хотел сказать, что те были для него более ощутимыми, нежели беспощадные лучи жаркого солнца! Его разумом овладел фантазм души предков, а вовсе не «воспоминание» о ней. Его животное чувство страха и его примитивная воля к познанию не нуждаются в объяснении. С другой стороны, толкование, которое недоступно рациональному разуму, демонстрирует, что оно неразрывно связано с миром сновидческих образов. Это не может не признать даже тот, кто принципиально отказывается видеть возможность вмешательства фантазма в реальность.
Те фольклористы и исследователи легенд, которые выводят из сновидений все верования первобытного мира, оказались к истине ближе, нежели те, кто склонен видеть во всем пугающее восприятие смерти. Конечно, мы не являемся поэтами, можем лишь анализировать, предаваясь размышлениям о наших снах. Для первоначального человека, человека души сны были осязаемыми, подобно вещам нашего восприятия. Тот, кто не в состоянии понять этого, должен категорически отказаться от толкования древних времен! Но мы ошиблись бы, если бы допустили, что в древности были более насыщенные сны и более живое мышление. Речь идет не столько о ночных сновидениях, сколько о том, что бодрствование человека можно было сравнить с нашим сном, но при этом не ставя знака равенства между состоянием сна и состоянием бдения.