Сумерки спустились быстро, как по льду. Едва успев обернуться до их наступления и греясь в доме у жарко натопленного очага, мужчины невольно считали, как далеко можно забраться в горы, если «бродить» по ним целый октябрьский день да еще и весь вечер в придачу. Подняв увечную пясть, друг повертел ею у себя перед носом, потом приложил к рубцу указательный палец левой руки и сказал:
— Из трех так запросто четыре не вылепишь. Гляди.
Мужчина понял и ухмыльнулся. Тем временем друг растопырил трехпалую кисть и, снова поднеся к ней указательный палец здоровой руки, быстро свернул перед ним кукиш:
— Пусть знает, на что его упрямство напорется… Не гость и не сосед — это верно. Коли так, как бы за врага в темноте не приняли.
— Брось, — мягко ответил мужчина. — Раньше времени не горячись.
А сам подумал: сейчас он войдет в дверной проем и, как ни в чем не бывало, усядется рядом. Не надо себя обманывать. Все мы знаем, что ничего с ним не станется.
Они услышали, как за стеной порвалась тьма и тут же заволновались кони. Лишь кобыла пришельца всхрапнула и радостно застучала подковой по земле. «Ну вот, — подумал мужчина, — он уже здесь».
Но был чужак не один. Еще сидя внутри, они это поняли по нахлынувшим звукам, однако, пока не убедились воочию, никто из них не поверил. Выскочив наружу, они увидели, как он идет, не торопясь, к хадзару, а у его ноги послушно трусит тень.
— Черт бы его побрал, — пробормотал ошалело друг. — Или мне все это снится, или я сам снюсь какому-то дураку.
— Нет, — возразил мужчина, — не снится. Хуже всего, что мне это не снится тоже…
— Черт бы его побрал, — повторил друг и крепко схватил за гриву своего играющего коня.
— Это даже не волк, — сказал мужчина. — Ты только погляди…
Они приблизились, и сомнений уже не осталось.
— Добрый вечер, — поздоровался чужак. — Уймите коней. По всему видать, пес спокойный. На обратном пути прибился…
Потом вежливо добавил, разбавив их молчание:
— Места здесь у вас свободные… Красиво!
Поздно ночью мужчина проснулся и, услыхав по настороженной тишине, что женщина тоже не спит, спросил:
— Как он назвал свое имя? Не помнишь?
— Такое не забывается, — ответила женщина. — Оно для него — все равно что радуга для лужи… Ацамаз[6].
— Ацамаз? — повторил мужчина и, хмыкнув, надолго замолчал. Потом сказал: — Тут одной радуги будет мало. Оно для него все равно что весь свет, завернутый в горсточку праха. Коли он запоет, так весны нам лет сто не дождаться… Если и живет в нем какая песня, так — погребальная.
Они услышали злобное рычание за стеной, и женщина крепче прижалась к мужчине. Полежав так с четверть часа, плотно обхватив друг друга руками, они внушали себе, что ничто и никогда не сумеет их разлучить.