Война в 16. Из кадетов в «диверсанты» (Савельев) - страница 93
Ромашка ещё в Крыму меня полюбил. Однажды снял с себя броник скрытого ношения третьего класса и надел на меня.
— Никогда теперь его не снимай, даже, когда спишь, — сказал он мне.
Как командира его все уважали и любили, потому что личный состав он берег и бездумно не отдавал приказы.
После шокирующей новости о его гибели в отряде Стрелкова повисла какая-то удивлённость. Никто не мог поверить в случившееся не потому, что среди ополчения не было смертей, а, наверное, потому что Ромашка не попадал под категорию людей, способных просто так умереть. Он сильно отличался. Ромашка мыслил не так, как другие. Риск и опасность для него были смыслом жизни. Но не напрасный риск, как у многих. Риск во имя высшей справедливости. Ещё чеченская кампания в нём воспитала воина, а последующую жизнь он расценивал как поле боя.
Таких русских пассионариев, как он, не так уж много. Его гибель стала огромной утратой не только для его подчинённых и близких, но и для всей России. Потому что он защищал Русский мир.
После его гибели жена приехала в Славянск и присутствовала на отпевании. А потом увезла его, чтобы похоронить.
Начмед Славянска Лёля так вспоминает известие о гибели её боевого товарища:
«День был странным и оттого страшным. Ещё ранним утром, когда никто не знал, сколько боли принесёт этот день, кофе не лез в горло. Хотя знала, что без него в пять утра глаза просто не откроются, а надо! Потом всё началось.
В какой-то момент всё понеслось, как снежный ком, и из-за этого стало не по себе. Рысь притащил раненого пилота ВСУ, и все мы долго удивлялись и переживали, что его бросили свои.
Потом начался бой где-то под Славянском, многораненых. Уже днём, пытаясь перевести дух перед общением с командиром, увидела идущего быстрым шагом Ромашку. Я ему сказала:
— Товарищ Ромашка, мы когда поедем к стоматологу? Ты же обещал! Ты же есть не можешь!
Он повернулся и смотрел на меня долго-долго. Потом ответил:
— Лёля, вот сегодня вернусь и завтра поедем. Обещаю!
— Ну, ты хоть полоскать не забывай, — проворчала я, прикрывая глаза.
И всё, провал. А через два часа звонок от Ванда
ла:
— Лёля, у нас двухсотый. Ромашка.
Я долго пыталась понять, что он говорит. Потом села в машину и поехала в исполком. Меня не пустили в кабинет, так как Ромашку уже отпевал батюшка. А я так орала, что ничего не было слышно. Именно тогда я впервые заплакала. Горько, с причитаниями на плече у Урала, как маленькая. А вечером мы узнали о том, что случилось в Одессе. Вот именно тогда, в тот день, и началась для меня война».
Сергей Журиков (Ромашка)