Когда Вадим заглянул к ней через три дня, мячкая в руках ковбойскую шляпу и тем самым невольно выдавая свое волнение, Наденька ответила прямо, что ни один редактор в здравом уме эту статью публиковать не возьмется, потому что это верное судебное разбирательство, а приведенные доводы весьма умозрительны и недоказуемы… Вадим, не дослушав ее, надел шляпу, потом, чуть помедлив, приподнял ее в знак прощания и молча вышел. Однако, перекурив на лестнице, вернулся и произнес без прелюдий:
– Ты, Наденька, не умеешь отдавать.
– Что отдавать? Долги?
– Нет, в более широком смысле. Для того чтобы любить, надо отдавать. А ты так гордишься, что ты особенная, что у тебя нет мужа, нет детей, что ты разбазарила все, что называется нормальной жизнью. А на самом деле ты просто отдавать не умеешь.
Вклиниться в его монолог было невозможно, да это бы означало опять оправдываться, хотя оправдываться перед Сопуном было не в чем, поэтому Наденька просто молча слушала, пытаясь не примерять его доводы на себя. Потому что разве она бездумно разбазарила эту самую нормальную жизнь? И вообще, что такое нормальная жизнь в понимании Сопуна? Вечера на хуторе Старая Петуховка, с которого она в свое время удачно сбежала? Или Кирюха Подойников? И почему Вадим наконец не оставит ее в покое?
Саша-Сократ, вернувшись из санатория, спросил ее публично, на планерке, что за история произошла с Сопуном и почему она не приняла его рукопись. Оказывается, Сопун нажаловался в министерство культуры о том, что он, как член местного творческого союза, имеет право публиковаться в «Северных зорях», а редактор Балагурова его отвергает. Министерство культуры обязано разбираться с жалобами граждан, поэтому оно и спустило жалобу в «Северные зори», дабы редакция ответила непосредственно, что там произошло. Сократовский лоб главреда собрался гармошкой, когда он в паузе испытующе смотрел на Наденьку.
– Если министерство культуры настаивает, давайте опубликуем, – спокойно ответила Наденька.
Она устала, ей не хотелось возвращаться к теме, да и вообще по большому счету не хотелось работать в этом журнале, который превратился в площадку самореализации прозаиков и поэтов, чьи рукописи не принимало ни одно другое издание: они были откровенно бездарны. Нет, по большому счету жизненная тема себя исчерпала, надо было искать что-то новое. Но что?
Потом Саша-Сократ затек в ее кабинет с рукописью Сопуна и вкрадчиво спросил:
– Так что же ты не объяснила по-человечески, как есть?
Наденька только отмахнулась:
– А кто бы стал меня слушать? Сопун же теперь в фаворе. Как же, он из Москвы вернулся, а для вас Москва – волшебное слово… – неожиданно для себя она захлебнулась. Оказывается, ее по-настоящему задевало то, что теперь приходилось оправдываться по поводу и без повода, причем каждый норовил уколоть: а ты вообще кто такая и что ты понимаешь в литературе.