И тогда, давно, ей представлялось так, что двадцать пять лет – это кошмарно взрослый возраст, до которого она, может, еще и не доживет. И что молодой человек, который шел к остановке вместе с ней, наверняка знал что-то такое, чего не знала она. Не в смысле гуманитарных наук, а в том смысле, как вообще устроена жизнь. И что когда-нибудь она тоже об этом узнает и тогда наверняка станет очень серьезной женщиной с закрученными тугим узлом волосами. И вот, вынырнув в реальность и осознав себя вновь в той же ситуации и в том месте, она вдруг с ужасом осознала, что так ничего и не успела понять о том, как устроена эта самая жизнь. И что молодой человек, который идет рядом с ней, на самом деле еще очень молодой человек, поэтому что вообще может он понимать…
Потом у него в кармане зазвонил мобильник, и он ответил, утверждая во Вселенной свое время и место, что вот сейчас идет из библиотеки, да, той самой аллеей, и скоро будет на остановке, и чтобы она шла ему навстречу. И на какую-то долю секунды Надежде Эдуардовне, Наденьке, стало непонятно, а почему есть еще какая-то она? Потом они вышли к автобусу, и все это сразу кончилось. Навалилась промозглая тоска обычной осени. Листья чавкали под ногами грязными мокрыми тряпками, и Наденька подумала мимоходом: «А что это я?..»
Летели дни, кружась проклятым роем… Еще одна осень, как твердое короткое НЕТ.
В тот вечер ей позвонил Вадим Сопун, чтобы поздравить с их серебряной свадьбой. И Наденька от души рассмеялась, потому что в свою очередь смеялся он. Почему-то им обоим было очень смешно оттого, что они поженились двадцать пять лет назад. Вадим предложил встретиться завтра, отметить событие, например, у него дома в шесть. До этого момента они не разговаривали лет десять друг с другом. Правда, при встрече на очередном вираже ленты Мебиуса здоровались, но только кивком, и продолжали двигаться каждый в своем направлении.
Наденька знала, что вскоре после возвращения из Москвы Вадим снова женился, причем на женщине, случайно подвернувшейся под руку. Она белила потолок в его доме на Старой Петуховке и клеила новые обои. Через год у них родилась дочь, которую назвали Надеждой, чему Наденька очень удивилась, но Вадим объяснял всем вокруг и даже вывесил пост в соцсетях, что это действительно его последняя надежда, поэтому дочку назвали никак не в честь Надежды Эдуардовны Балагуровой, не подумайте ничего такого. Надежда Эдуардовна, сволочь, не пропустила в печать его публицистику, которая затем размножилась на московских сайтах и за которую ему даже дали премию, а то и две, так что плевать нам на Надежду Эдуардовну… Вскоре после родов новая жена Вадима пристрастилась к бутылке, а еще через год умерла, потому что у нее открылась застарелая язва желудка, а от плохой водки случилось прободение… Наденька только удивлялась, зачем же Сопун женился на этой малярше и что могло быть у них общего, кроме ребенка. Вадим по-прежнему обитал в доме на Старой Петуховке вдвоем с дочкой, которая уже ходила в школу. Несколько лет назад Наденька встретила их в парке, на детской площадке. Наденька-вторая возилась в песочнице, не обращая внимания на прохожих, целиком занятая песочными замками. Наденька неожиданно для себя окликнула ее: «Наденька!» Девочка подняла головку и посмотрела прямо на нее черными смышлеными глазками. Стряхнув морок, Наденька поспешила дальше, не пожелав задерживаться.